Мать велела герань не поливать

Что за человек ее дочь Мила? И ее ли она вообще? Серафима продолжала перекатывать шарики головоломки. Тогда, в Пятигорске, Сима ошиблась. Да, теперь она считает тот поступок именно ошибкой, хотя, если бы она этого не сделала, была ли у нее Мила? Обман. Именно обман изменил всю их жизнь. Муж узнал об измене от кого-то из сердобольных людей через тринадцать лет после рождения дочери. Георгий так и не смог ее простить, запил, заболел и просто не захотел больше жить.

Нет, это не сразу случается, нежелание жить приходит постепенно, копясь внутри, накрывая тяжелым одеялом усталости. К этому идешь, складывая в копилку недовольство, обиды, вранье, боль, потери. Копишь, пока она не переполнится, а потом уже и капли достаточно, чтобы наступил конец. Для Георгия концом стала правда о рождении дочери. Хотя правда ли это была? Серафима так и не знает точно, от мужа дочь родилась или от курортного романа. Медицина была несовершенна, лечилась она много лет. Роман на курорте был случайным и бурным. Вернувшись домой, она поняла через какое-то время, что беременна. Муж от счастья помолодел на глазах и забыл о последствиях ранений, которые тревожили его болями долгие годы. Он так ждал ребенка, что Сима и сама поверила: это только их дочь, вычеркнув со временем из памяти тот случай на курорте.

Потом все совпало – правда, пришедшая в их жизнь, переходный возраст дочери, ее внутренний бунт и вдруг открывшаяся непохожесть на родителей. Хотя была ли эта непохожесть? Может, она все придумала? Серафима с трудом села на кровати, решив, что не может уснуть от холода – нужно кофту надеть.

Кофта была из мягкой козьей шерсти, кремовая, с искусно вывязанным узором, теплая и уютная.

– Такой сложный рисунок, а как хорошо у нее получилось! – пробормотала Сима, вспомнив, что кофту для нее связала дочь. – Нужно все-таки сказать.

Серафима часто думала о дочери. Она искренне хотела для нее добра. Поэтому старалась не хвалить, чтобы та не загордилась и не остановилась в своем стремлении к совершенствованию, сдерживалась в чувствах. Видела, что дочь растет хорошая, только ошибок много совершает. Но ведь это ее ошибки, как же без них. Разберется сама. Вон сколько профессий сменила, институт так и не закончила, сейчас почти пятьдесят, а работы нормальной нет – что за работа, парикмахер, никакой стабильности. Семьи нет. С мужем как развелась в молодости, так и живет одна, забеременеть не может, не послушалась мать. Теперь расплачивается. Хорошо, хоть квартирой наконец-то обзавелась. Ей ипотеку выплачивать нужно, значит, будет хотеть работать. Правильно, что я ей тогда отказала и не пустила к себе. Зачем взрослой женщине с матерью жить? Пусть устраивается сама. Хотя… Нужно признать, тоскливо и тяжело Серафиме было одной, но, раз уж решила, иди до конца, как говорила ей самой мать.

В кофте лежать под одеялом было тепло и уютно, словно сама Мила согревала ее своим теплом и любовью.

– Так что же я должна была ей сказать? – произнесла вслух Серафима. Она наконец-то согрелась, и сон наплывал на нее приятной истомой, разливаясь слабостью и теплом по всему телу. – Доченька, я люблю тебя, люблю, слышишь?.. – Слабость окончательно захватила уставшее тело и душу Серафимы, она закрыла глаза. – Я сказала, да, я сказала ей, сделала самое важное… – Мысли уплывали, унося женщину на огромном лайнере в безграничный синий океан все дальше и дальше – прямо к солнцу.

* * *

Мила все-таки решила выйти из дома и поехать погулять в центр, может, все-таки навестить мать. Она еще несколько раз набирала номер – в ответ по-прежнему раздавались длинные гудки.