Мать ветров: рассказы

— Это моя, моя собственная земля, — проговорил Раму.

— Наша земля, — одновременно ответили Бхакхана, Пхагвания и Багвалия.

— Да, — согласился Раму, — наша. И мы все будем на ней работать.

— Но что из этого выйдет? — перебил его Рам Бхаджна. — Ты бы только посмотрел на эти бугры, заросли кустарника, глубокие ямы, камни, развалины старого дома.

— Все очистим и приведем участок в порядок, — уверенно сказал Раму.

— Два года назад, — вмешался в разговор Рам Бхаджна, — наш тхакур, чтобы привести в порядок этот участок, пригласил подрядчика, а тот запросил с него три тысячи рупий. Конечно, ткахур отказался, и земля остается такой же, какой и была раньше.

Пхагвания засмеялся.

— Это даже лучше. Если бы участок привели в порядок, разве тхакур отдал бы его теперь?

— Но даже если мы сумеем обработать этот участок, то что же мы вырастим? — возразил Бхаджна. — Ведь Джамна течет намного ниже, среди полей тхакура, а здесь рис никогда не уродится, да и что вырастет на этом высоком каменистом поле?

Раму разозлился:

— Для других мы можем работать, а для себя не можем? Если я в день очищу один дхур земли, то за двадцать дней смогу очистить целый катха,[37] а сколько всего в этом участке? От силы сорок два — сорок четыре катха.

— Да, больше не будет, — согласился Пхагвания, — но ты имей в виду: очень много места занимают развалины старого особняка. Каждый день ты не сможешь работать на своем участке. Нужно каждый день есть, а для этого необходим хлеб, — добавил Бхакхана, облизывая свои сухие губы.

— Но хлеб ты можешь взять у помещика, — продолжал Кальва, — днем будешь работать на полях тхакура, а по ночам, пока светит луна, работай на своем поле.

— Правильно говоришь, Кальва, — согласился Раму. — Сейчас магх, потом пхагун, чет, бойшакх, — принялся он считать на пальцах месяцы. — До сева остается еще три месяца, а за эти три месяца можно очистить по крайней мере десять катха…

Стоя в безмолвной тишине, он на миг увидел свою мечту. Луна медленно уходила за рощу деревьев, растущих среди развалин старого особняка. Словно испугавшись чего-то, Кальва тронул Раму за руку:

— Ты не идешь домой? Дасий, вероятно, заждалась тебя.

Услышав имя дочери, Раму встрепенулся:

— О, как быстро прошла ночь. Ведь Дасия совсем одна, а я и не подумал об этом.

— А думаешь ли ты вообще о ней? — засмеялся Пхагвания. — Тебе нужно только тари да развлечения, а есть еда или нет — это тебе все равно.

— Нет, это не так, — запротестовал Раму, — с тех пор как умерла Бахури, меня не тянет в эту старую лавку, мне даже неприятно там бывать.

— Если бы сейчас была жива Бахури, как бы она обрадовалась, — сказал Багвалия.

Раму вздохнул: бедняга Бахури умерла от голода.

— А мой сын тоже умер от голода, — проговорил Бхакхана.

— В то же время умер и мой отец, — медленно произнес Рам Бхаджна.

Наступившее молчание прервал Пхагвания.

— Почему мы все умираем от голода? — спросил он. Все молчали. Пхагвания сам ответил: — У меня огромное желание умереть от какой-нибудь другой болезни, но только не от голода. Если за мной придет смерть, пусть она явится с чем-нибудь другим, только не с голодом. Я слышал, что в городе есть какие-то новые болезни, от которых человек умирает, если он ест молочную рисовую кашу.

— Молочную рисовую кашу? — Багвалия облизал губы и посмотрел на луну, которая казалась чашей, полной молока. Одна только мысль о молоке и хлебе заставила Багвалия задрожать.

— Слушайте, друзья, — обратился ко всем Раму, — с завтрашнего дня мы будем урывать время и работать на этой земле. И до тех пор пока мы не вырастим на этом поле урожай, мы не возьмем в рот ни капли тари. Поклянемся же.

Все поклялись. Неожиданно «чаша, наполненная молоком», скрылась в листве деревьев, в кустах затрепетала птица и тут же замолкла.

Пхагвания мечтал, чтобы сегодняшняя ночь осталась такой навечно.

Но взоры его друзей как бы говорили: нет, нам снова придется вернуться в царстве тьмы, в зловонные прогнившие хижины, где нет благоухания, нет луны, не слышно звуков, а есть только один взгляд, который пристально и молчаливо падает на выпившего мужа как вынужденное жестокое обвинение. Это обвинение не имеет ни губ, ни души. У него есть только взгляд, который как бурав проникает в самую глубину сердца. Не смотри на меня так, не смотри. Да, да, я пил тари, да, да, я оставил детей голодными. Ты тоже осталась голодной. Но я вынужден так делать. Я буду пить тари даже тогда, когда у меня пересохшее горло и пустой желудок, и все потому, что вокруг меня глубокий мрак. Мои песни не находят пути, и меня все время преследует благоухание цветущего манго. Разреши мне уйти назад.

Но Пхагвания не может это сказать, он может только бить свою жену.