Верно, что я упоминала в разговоре немецкого кронпринца и его свояка, герцога Камберлендского. Но я только сказала, что у принца очень глупая улыбка и что он во всем спорит с герцогом. Я познакомилась с ним, когда была любовницей Киперта. Он часто обедал у меня дома.
Что касается беседы, которая, по показаниям полковника, состоялась позже в тот же вечер, то я утверждаю, что она на самом деле была лишь через два дня.
Я не только не упоминала о каких-то профранцузских группировках в Каталонии, но и не говорила о моем собственном положении в Германии. Я разговаривала с полковником о том, что капитан Ладу все время занимается мелочами, как он беседует, беседует, но ничего не понимает, что он может извлечь из меня. И не месье Данвинь
Он дал мне понять, что он, вероятно, сможет добиться для меня контракта с мадридской оперой. На это я ему ответила, что после войны я охотнее вернусь в Париж, чтобы жить там.
О морали разных господ из немецкого посольства я никогда не говорила с Данвинем, по той простой причине, что знала там только одного человека – фон Калле. И о нем я сказала только, что нашла его усталым и в плохом состоянии здоровья.
Полковник постоянно занижает ценность информации, предоставленной мною. Он ошибается. Потому что когда 4 января я доставила ту же информацию капитану Ладу, тот был очень удивлен и буквально сказал: «Я озадачен».
Что касается нашего последнего разговора на Аустерлицком вокзале, то я подробно описала вам все, что тогда было сказано. Если мои показания отличаются от показаний полковника, то мне очень жаль, – но беседа проходила именно так, как я описала.
По поводу оценки полковником Данвинем информации, которую я поставляла французам и немцам, то я могу только еще раз напомнить о том, что я уже говорила. А о последней фразе полковника я скажу только одно: во всем говорит ненависть и ярость отвергнутого любовника. Я даже больше чем уверена, что полковник стоит за письмом, которое русский военный атташе написал полковнику первого императорского полка, где было предупреждение, что я, мол, опасная авантюристка, с которой Маслову лучше бы не иметь дела. Он знал, что Маслов был моим любовником.
После протокола показаний Данвиня были зачитаны показания Вадима Маслова. В основном он показал под протоколом, что его афера с Матой Хари не имела глубокого значения и что он уже в марте собирался порвать с ней. Но она тогда уже была в тюрьме.
Капитан Бушардон спросил, может ли она что-то по этому поводу сказать.
Ответ был краток:
– Мне нечего сказать.
Глава 22
Что касалось Бушардона, то для него судьба Маты Хари была определена уже после допроса 30 мая. По его мнению, суд мог бы состояться уже на следующий день. Он был абсолютно убежден в ее виновности. Все равно, что бы Мата Хари ни приводила в свою защиту, как много бы противоречий ни было в показаниях Ладу и Данвиня, как маловажны и беспочвенны были слова некоторых свидетелей – маникюрши, к примеру, – все, что Мата Хари когда-либо сказала или сделала, являлось для него доказательством ее шпионской работы. Бушардон не хотел и думать, что какие-то деньги, полученные Матой Хари, на самом деле могли все-таки поступить от барона ван дер Капеллена. Даже в случае с пятью тысячами франков, пришедших еще до того, как она отправилась в свою роковую поездку в Голландию, он не мог принять такого ее объяснения. Тридцать шесть лет спустя он все еще придерживался своего убеждения. Он продолжал считать доказанным, что Мата Хари была два раза
Следующие три допроса мало повлияли на убежденность Бушардона. 1 июня он задавал вопросы, которые в несколько иной форме уже были обсуждены раньше. Фон Калле, говорил он, 13 декабря послал в Берлин телеграмму и сообщил, что пришлет подробную письменную информацию. Бушардону захотелось узнать, в чем заключалась эта подробная информация, и он спросил об этом Мату Хари. Она мало чем могла ему помочь. Вместо этого она снова клялась, что никогда не выполняла заданий Крамера: