Мата Хари. Шпионка

Но когда я увидела его в суде, когда услышала его слова, что никогда в жизни он не полюбил бы женщину на двадцать один год старше себя и что я нужна ему была только как нянька, чтобы ходить за ним, – мне показалось, будто сердце мне пронзил бритвенно-острый клинок.

А судя по тому, что мне потом рассказал негодяй Ладу, именно мои хлопоты о разрешении на поездку в Виттель показались ему особенно подозрительными.

Больше, дорогой мэтр, мне нечего добавить к этой истории. Вы и без меня превосходно знаете, что произошло после.

Но во имя моих незаслуженных страданий, во имя всего того, что я вынесла и еще должна буду вынести – я имею в виду клевету и напраслину, возведенную на меня в суде, эту ложь с обеих сторон – как будто немцы и французы, что так упоенно убивали друг друга на поле битвы, объединили усилия, чтобы погубить одну женщину, чьим самым большим грехом было желание стать свободной, да широкие взгляды, неуместные в нашем все более и более ограниченном мире… Во имя всего этого, мэтр Клюне, если президент отклонит мою просьбу о помиловании, сохраните, пожалуйста, это письмо для моей дочери Нон и отдайте ей, когда она подрастет настолько, чтобы понять все, о чем в нем говорится.

Вернувшись в Париж из Голландии, я увиделась с Габриелем Астрюком. Он сказал, что в стране крепнут антисемитские настроения и мое общество может сильно навредить ему, так что больше мы с ним не встречались. Но еще тогда, в Нормандии, он рассказал мне об одном писателе по имени Оскар Уайльд. Я без труда отыскала упомянутую им «Саломею», но никто не согласился вложить хотя бы сантим в постановку этой пьесы: у меня-то денег не было, но я рассчитывала на помощь своих влиятельных друзей – и, как выяснилось, напрасно.

Почему я пишу об этом? Почему меня так увлекли книги этого англичанина, виновного только в том, что он смел любить мужчину, и умершего в одиночестве тут, в Париже, где ни один близкий человек не пришел проводить его в последний путь? Как было бы хорошо, если бы и меня обвинили в этом же грехе – за минувшие годы я побывала в объятиях не только у многих достославных мужей, но и у их ненасытно жадных до новых удовольствий жен. Но никто не посмеет, ибо моим обвинителям пришлось бы выступать свидетелями на моем суде.

Но вернемся к англичанину. На родине его кляли, на чужбине им пренебрегали, я же, прочитав за время своих бесконечных путешествий его пьесы, обнаружила потом, что он писал и детские сказки.