Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации

11. Интересен ещё один очень продуктивный способ обильной инвективизации речи. Выше мы уже видели, что бранный словарь присущ не только малообразованным слоям общества, самыми резкими ругательствами не пренебрегают и все остальные, в том числе работники умственного труда. Другое дело, что мотивация у них может быть разная. Например, это стремление показать себя «человеком без предрассудков». Обращение к инвективе даёт ощущение «социальной свободы».

Но всё дело в том, что, например, для чиновника или политического деятеля эта самая «социальная свобода» – вещь не всегда достижимая и тем более не всегда желательная. Отсюда ещё одна возможность обращения к инвективе как к своеобразному «переключателю кодов общения». В одной ситуации, например в бане, где разница в чинах минимально заметна, чиновник чувствует себя раскованно и позволяет себе самые грубые выражения, непристойные анекдоты и так далее. Но выйдя из этого состояния и попав на, допустим, встречу с общественностью, тот же человек мгновенно переключается на сухой и формальный стиль. После собрания «переключатель» щёлкает снова и где-нибудь в буфете «среди своих» человек вполне может вернуться к вульгарному словарю. Бранный словарь здесь – своеобразный стилевой регулятор.

12. Близок к этому использованию бранного словаря случай, который лингвист А. Зорин называет «элитарность культурной позиции через её отрицание». Речь идёт об использовании брани интеллигенцией или, во всяком случае, интеллектуалами, как этакая бравада, «пощёчина общественному вкусу». Как всякая пощёчина, перед нами вызов, сознательное приглашение к скандалу. Такова инвективная стратегия Венедикта Ерофеева с его «Москва – Петушки». Девушки из весьма образованных американских семей, сообщают нам наблюдатели-лингвисты, могут обращаться к своеобразным инвективным цепочкам типа «Shit-piss-fart-fuck and corruption!», абсолютно непереводимым на русский язык, да и по-английски это бессмысленное перечисление наиболее вульгарных корней, означающих кал, мочу, непристойные звуки, половой акт и вообще разложение. В русском языке ближе всего к этому какой-нибудь цветистый мат «в бога-душу-гроб-три креста».

13. В каком-то смысле это использование инвективы смыкается с употреблением её образованными слоями общества в качестве символа сочувствия угнетённым классам. Сквернослов как бы отказывается от своей более высокой субкультуры, отрицает элитарность в принципе и заявляет о своей принадлежности к новой группе. В своё время были известны белые американские антирасисты, заявлявшие, что отныне они считают себя неграми, как и арийцы в фашистской Германии, с риском для жизни объявлявшие себя евреями.

14. Этот случай можно было бы назвать «Я начальник – ты дурак». Это когда начальник полагает, что подчинённый поймёт его, только если с ним разговаривать матом. В типично русском анекдоте Сталин якобы спрашивает у де Голля, есть ли во французском языке матерные слова. Генерал говорит, что нет. Тогда, говорит Сталин, вам трудно управлять государством…

В большинстве случаев «начальственный мат» не предполагает матерного же ответа. Впрочем, бывают и исключения. В рассказе И. Меттера речь идёт о высокопоставленном сановнике и егере Антоне в ситуации выезда на рыбалку:

С этой минуты, с выезда на залив, Антон говорил гостю вперемежку то «вы», то изредка «ты». А уж когда шла ловля, тыкал подряд. В особо острых случаях мог и матюгнуть. Гость не обижался, быть может, полагая егеря на это время своим начальником. А может, ощущая удовлетворение оттого, что умеет не отрываться от простого народа, несмотря на свой высокий чин.

15. Следующая группа – это когда говорящий с помощью инвективы хочет привлечь к себе всеобщее внимание. Деревенский сказочник в былые времена мог предварять свой рассказ какой-нибудь неприличной прибауткой, никак не связанной с основным текстом, но зато вызывающей всеобщий смех. Избавим читателя от примеров этого сомнительного юмора, но вспомним, что нечто подобное и сегодня существует в городском фольклоре. Правда, они оторвались от последующего текста, это самостоятельные произведения, ничего не предваряющие. Обычно это стихи, достаточно примитивные, построенные на разнообразных сочетаниях непристойностей. Впрочем, надо признать, встречаются и рифмовки, позволяющие говорить об определённых литературных способностях анонимных авторов и даже, в отдельных случаях, о знакомстве их с классикой: