Материк. Не поле перейти

— И голову — тоже, — тихо проронил «ерой», — мочи нет глядеть, как ты живешь.

— А как я живу? Хорошо! — тихо засмеялась мать. — Все у меня есть.

— Вижу, как хорошо, — сокрушенно вздохнул Иван. — Время — двенадцать, а ты только управилась. Завтра же вставать чуть свет.

— Как же по-другому-то? Хозяйство ведь, дети, — рассудила она и прижала мою голову к груди.

— Так ведь здесь глушь собачья. Живете, как в берлоге, людей не видите. Только и знаешь работать с утра до вечера, — возмущенно заговорил Иван — А ты еще молодая, для себя надо немного пожить, белый свет посмотреть Ты же как в прорубь башкой в эту работу. Погляди на себя, ты же красивая женщина! А с такой жизнью через пять лет старухой станешь… Детей наплодили! Ну куда столько в твои-то годы, подумай! Они ж тебя живьем съедят, всю кровь высосут.

— На то мы и живем, Иван, — с какой-то тихой радостью проговорила мать и вдруг напряглась: — Что это ты жалеть меня вздумал? Как это — дети кровь высосут? Да я им сама кровь отдала, и нечего ее сосать… И как это — людей не видим? Да у нас тут столь народу бывает — положить некуда! То сплавщики заедут ночевать, то покосники, а то и проезжие какие…

— Не о том же я, Валя, — «ероя» из-за полога не было видно, но мне показалось, что он сморщился — Хочу сказать, несчастлива ты здесь.

— С чего ж ты взял? — встрепенулась мать. — Ты погляди, у меня четверо! И все вон какие, беленькие да пригоженькие! — Она еще плотнее прижала меня и поцеловала в ухо. В ухе сразу тоненько зазвенело, и мне стало так тепло и радостно.

— Да я про детей ничего не говорю, — вздохнул Иван, — я про тебя…

— А какое еще счастье бывает? — спросила мать.

— Другое бывает, — отрубал «ерой», и я услышал в ею голосе что-то от команды — р-р-рот-та — Другое, Валя. Я бы тебе его показал — век бы в эту жизнь не потянуло…

— Погоди-погоди, Иван, — вздрогнула мать. — Что это ты ночью такие разговоры затеял? Нечего шушукаться здесь Если что-то сказать хочешь — говори днем, при всех… Тут ребенок со мной. Что он подумает?

— Он еще ничего не понимает, маленький… Полюбил я тебя, Валя, — неожиданно глухо сказал Иван. — Еще когда плясали с тобой — полюбил.

Мать как-то резко ослабла и погорячела вмиг. Пахнущая молоком грудь ожгла мне щеку, во рту пересохло… А коростели за рекой вдруг заорали пронзительно и громко, словно ждали этой маленькой паузы, чтобы наораться вдосталь.

И еще что-то забилось под щекой, заклокотало — тук-тук, тук-тук!

— Ты сдурел, Иван, — отчетливо произнесла мать. — У меня четверо детей! Что ты говоришь? Иди спать, сейчас же.

Однако «ерой» словно в атаку пошел.

— Поехали со мной, Валя, — заговорил он отрывисто. — Я тебя в город увезу, к людям. В каменном доме будешь жить, на четвертом этаже. Ты здесь всех на руках носила — там я тебя буду носить Ну? Я тебе напыльник куплю, как картинку одену. Прямо сейчас уйдем, пока Трошки нету.

Коростелиный крик напрочь забил новую паузу. Даже щелочки не оставил…

Сколько помню мать — она всегда мечтала жить в городе. После того как Солдатовы — вечные друзья семьи — переехали в город Томск, мать с отцом ездили к ним в гости, присматриваться к городской жизни. В первый день они долго ходили по улицам, смотрели кино, катались на трамваях, толкались в магазинах и на базаре. И будто уж домишко себе приглядели где-то на Черемошниках. Дядя Саша Солдатов уговаривал — переезжайте, на работу помогу устроиться к себе. Сам он работал в колонии для несовершеннолетних преступниц, большим, по мнению матери, начальником — завхозом. Для пущей верности дядя Саша добился пропуска и повел моих родителей смотреть колонию. Около часа водил он их по зоне, огороженной высоким забором и колючей проволокой. Показал все хозяйство и даже девочку в наколках. Огромная синяя змея обвивала ее тело от левой ноги до горла Едва железная дверь захлопнулась, выпустив экскурсантов на волю, мать облегченно вздохнула и сказала, что отрезала:

— Поехали домой, Троша!

По дороге на вокзал у пивного ларька их остановил прилично одетый гражданин (прилично — это значит в шляпе и галстуке) с бидончиком в руке и деликатно попросил:

— Граждане, прошу прощенья, пятнадцать копеек на пиво не хватает…

(С тех пор слово «гражданин» ассоциировалось у матери со словом «горожанин» и все люди для нее делились на деревенских и граждан.)

— Мы не граждане, — сказала мать прилично одетому, — вы уж извиняйте…

Этот случай окончательно разбил материну мечту. Разговоров о городской жизни хватило года на два. Как ее только не чистили, как только на ее косточках не валялись! Только дед мой Семен Тимофеевич слушал и ухмылялся молча. Он единственный из всей родни года три жил в Томске еще до революции и работал дворником в бильярдной Ветровского пассажа.

Из всего городского матери понравилась единственная вещь — белый плащ, который назывался напыльником и который дядя Саша Солдатов купил своей жене тете Вале.

— Полюбил-полюбил, — орали коростели за рекой, — полюбил-полюбил, — скрипели до звона в ушах.