Материнский кров

Солдат говорил ей и не ей, будто сам с собой привык больше о жизни толковать, себя спрашивать и себе же отвечать. Шапка-ушанка у него была отвернута вниз, сидел он к Ульяне боком, она за табачным дымом плохо видела его лицо. А тут еще снежной крупой обсыпало всех сверху, пассажиры сидели в открытом кузове, нахохлившись, как куры. Слева от дороги была приснеженная степь, справа тоже, но чуть поодаль она переходила на этой стороне в колючее мелколесье, а еще дальше — холмы и ущелья предгорья. Сейчас ничего из дальних примет нельзя было разглядеть. Но солдат что-то высматривал вокруг, крутил головой по сторонам и чаще хватал дым из цигарки.

— А ты сам вроде как не псекупский, — сказала ему Ульяна. Времени на расспросы оставалось мало — справа замелькали казармы воинской части. — Там не попадался тебе кто-нибудь из наших?

— Имеретинский я, землячка, — откликнулся солдат, повернувшись и опустив от лица руку с цигаркой. Не больше тридцати ему, серые глаза, курносый, и верхняя губа приподнята уголками — такие губы всегда со смешинкой, будто резинкой растянуты, и та водит их туда-сюда, на минуту не оставляя на месте. — Богато было кубанских и закубанских там, — мотнул солдат головой на отбегающую назад дорогу. Сказал так, будто они проехали недавно сквозь густую толпу вооруженных казаков, где было много знакомых лиц, а теперь никого не осталось, пусто на дороге, и его самого увозит с того места случайная машина; он уже не строевой, слава богу, что остался живым. — Я с тем, землячка, шо под Таганрогом не дай бог сколько наших, побитых минами та пострелянных… — Раненый курнул цигарку, придержал дыхание и выпустил дым наружу медленно, будто сам дымился тлеющим огнем. — Иван Терещенко в госпитале рассказывал про ваших, псекупских. Хутор какой-то у немца отбивали. Вчетвером бегут вперед с тем, что минометный расчет. Один трубу возле пояса держит, а у троих мины связками на спине. Старшой остановился, мину в ствол кинет, она — бух, полетела. Подавай другую. А немец им свою, калибром покрупней, — под ноги! Старшего на спину опрокинуло взрывом, труба так в руках и осталась. Крамаренку — вверх тормашками… Одной ногой дрыгает и воздухе, а другую под корешок срезало… Полукаренко сидит на земле, и за пробитую каску руками хватает, хватает, а сам кричит: «Братцы! Дайте шапку, а то голова сильно мерзнет… Где моя шапка?..»

Ульяна цепко поймала плечо солдата:

— Стой!… Подожди трошки… Скажи еще раз…

— Про Крамаренку? Чи про старшого? Перхун был, звать Павлом.

— Я за Полукаренка пытаю… Ты фамилию такую от Терещенка взял?.. Может, другой кто?

— Да ты шо, землячка? Рази ж я могу в таком деле сбрехать? Он родичем тебе, да? Ото и хорошо… Может, другим сама передашь вестючку, а то побывка моя короткая?..

— Про других после балакать будешь… Ты мне скажи, как звать Полукаренка?.. Матвий?

— Матвеем звать, могу побожиться. Иван Терещенко два раза с ним на свадьбах гулял.

Ульяна разжала свои пальцы, сжимавшие плечо солдата, и отшатнулась от него.

— Землячка, а землячка, — затеребил ее немного погодя попутчик. — Я до Первомайского хутора с вами. А дальше — на другую попутку… Нема Матвея Полукаренка живого…

Слева виднелся Молькин хутор, за вторым ериком будет и Первомайский. Осталось десять минут ходу, и раненый фронтовик выпрыгнет за борт, дальше машина пойдет без него. Был и не был. Говорил не говорил…

Черные колючие деревца и кусты пропадали за машиной. Ульяна боялась повернуться к фронтовику. Снеговая крупа секлась порошей, быстрый ход машины крутил на дороге снеговые вихри. Мелькнула на бугорке пирамидка Сорокиной могилы, дорогу повело под уклон ко второму ерику. Сорока был красноармейцем, его убили на посту в мирное время. А Матвия? Убили ж и Матвия. Уби-и-ли-и!!! Уби-и-и-и-ли… А машина куда и зачем едет?.. Надо ж в другую сторону… где Матвий остался… Ой жарко… дыхнуть нечем… Ма-атя-а-а…

Машина остановилась у Первомайского хутора. Из кузова никто не выпрыгнул. Шофер для верности посигналил, подождал еще минуту. Все пассажиры остались на местах, поехали дальше. Городских попутчиц ссадили перед мостом через Псекупс, остальные потребовали, чтобы шофер повернул с главной дороги направо и вез их до Холодного переулка: в кузове был больной человек. Это Улья«а стонала и задыхалась от удушья, рвала с головы платок.

Мать-я-а-а…

10