Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин

Выяснилось и то, что князь Георгий Евгеньевич Львов (1861–1925), назначенный после Февральской революции временным комитетом Госдумы председателем Временного правительства (фактически главой государства), после Октябрьской революции поспешил уехать в Тюмень, где был вскоре арестован и отправлен в Екатеринбург. Там его выпустили до суда под подписку о невыезде. Он бежал в Омск, где уже бесчинствовал восставший Чехословацкий корпус. Временное Сибирское правительство направило его в США к президенту В. Вильсону за помощью в обмен на предательство территориальной целостности России. Не добившись никаких встреч, Львов отправился во Францию, где вскоре возглавил Русское политическое совещание в Париже. Но и там ждали неудачи. Русский князь, богатейший человек в России, потомок Рюриковичей, путём измен и предательств государя, которому присягал, превратился в обыкновенного рядового трудягу, разнорабочего, лишь бы не умереть с голоду.

Недаром Н. Н. Алексеев писал о тех, кто покинул Россию:

«Неумолимой исторической судьбе было угодно, чтобы убеждённейшим противникам большевиков суждено было попасть в капиталистическую Европу и Америку и здесь стать не в роли “хозяйственных субъектов”, а в роли “объектов хозяйства”. Здесь они на собственном горьком опыте увидели то, что представляет собою капитализм. И для них, как для русских людей, особенно чувствительно, что капитализм убивает не столько плоть, сколько душу. Заработки иногда бывают и сносные, но вот то, что у человека выматывают всё нравственное достояние, что он способен после этого выматывания только ко сну, в лучшем случае к кинематографу, что, как сказал один искреннейший человек, который десять часов в день возил стружки, теряется даже способность молиться (а это для него было самое дорогое), – вот это оправдать нельзя никакими ухищрениями, никаким лицемерием, никаким суесловием, к которому прибегают иногда иные кающиеся бывшие марксисты».

Ну а что касается царской семьи, то слухи продолжали распространяться одни страшнее других и одни нелепее других.

Марк Ферро пишет о том времени:

«Как бы то ни было, большевистские руководители неоднократно отрицали убийство всей царской семьи: вначале Георгий Чичерин – 20 сентября 1918 года, затем Максим Литвинов, работавший в том же министерстве и впоследствии ставший преемником Чичерина, – в специальном заявлении от 17 декабря 1918 года и, наконец, Г. Зиновьев – 11 июля 1920 года, о чем сообщила газета “Сан-Франциско санди кроникл”».

Однако самое подробное заявление содержалось в интервью Чичерина газете «Чикаго трибюн» на конференции в Генуе и было воспроизведено в газете «Таймс» 25 апреля 1922 года:

«ВОПРОС: Приказало ли советское правительство убить дочерей царя или дало на это разрешение, а если нет, то были ли наказаны виновные?

ОТВЕТ: Судьба царских дочерей мне в настоящее время неизвестна. Я читал в печати, что они находятся в Америке. Царь был казнён местным Советом. Центральное правительство об этом ничего предварительно не знало. Это произошло перед тем, как данный район был захвачен чехословаками. Был раскрыт заговор, направленный на освобождение царя и его семьи для отправки их чехословакам. Позже, когда Центральный Комитет получил информацию по существу фактов этого дела, он одобрил казнь царя. Никаких указаний о дочерях не было. Так как из-за оккупации этой зоны чехословаками связь с Москвой была прервана, обстоятельства данного дела не были выяснены».

Не предназначались ли эти заявления для иностранной печати? Первое, во всяком случае, было сделано в разгар войны. Заявление Зиновьева и второе заявление Чичерина будут сделаны после «появления» Анастасии в Германии, в конце 1919 года и в феврале 1920 года.

В вопросе автора о печати уже содержится ответ. Чем больше открывается странных фактов, касающихся зверского убийства, чем более нелепыми кажутся действия властей, тем меньше веры всей этой театрализованной постановке. Иначе случившееся и не назвать. Это Кшесинская понимала, но не было у неё возможности докопаться до истины.

Зная государя, как никто другой или как никакая другая, Матильда думала о нём, думала о том, как же можно расстрелять такого человеколюбивого и милосердного человека? И не только она так думала. В период заточения государя и его семьи преступникам, организовавшим это заточение, приходилось постоянно менять охрану, потому что общение с Николаем Александровичем вершило переворот в душах людей…

Н. Д. Тальберг привёл такие слова очевидца заточения: