Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин

«Я была любимицей отца. Он угадывал во мне влечение к театру, природное дарование и надеялся, что я поддержу славу его семьи на сцене, где блистали его отец и он сам. С трёхлетнего возраста я любила танцевать, и отец, чтобы доставить мне удовольствие, возил меня в Большой театр, где давали оперу и балет. Я это просто обожала. Во время одной из таких поездок в театр произошел случай, который так глубоко врезался в мою память, что я вижу его до сих пор во всех подробностях, как будто это случилось вчера. Однажды отец повез меня в Большой театр на дневное представление балета “Конёк-Горбунок” и поместил меня в одной из закулисных лож третьего яруса, которые предоставлялись артистам.

“Конёк-Горбунок”, поставленный Сен-Леоном впервые 3 декабря 1864 года для бенефиса Муравьевой, был чудным балетом, вполне понятным для маленькой девочки, которая только начинала любить театр. Отец исполнял мимическую роль Хана, одну из лучших в его репертуаре, и создавал незабываемый художественный образ. Посадив меня на стул, он поспешил в свою уборную, чтобы загримироваться и переодеться к предстоящему спектаклю. Я осталась одна в ложе. Прелесть этих лож заключалась в том, что они были на сцене, и из них можно было видеть не только весь спектакль, но и перемену декораций во время антрактов, что, конечно, меня очень занимало. Никогда не забуду, с каким восхищением я смотрела спектакль, с каким вниманием следила за танцами, за игрою отца, как любовалась декорациями и световыми эффектами: то день на сцене, то ночь и луна, то ветер и гроза с громом и молнией, всё это представлялось мне сказочно прекрасным, таинственным и необыкновенно увлекательным. Когда спектакль кончился, я стала терпеливо ожидать отца, зная, что ему нужно время, чтобы переодеться и прийти за мною для совместного возвращения домой. Но, видя, что никто за мною не приходит, я тихонько слезла с кресла и спряталась за ним, чтобы меня не заметили, в расчёте, что мне удастся остаться в ложе до вечернего спектакля, который должен был начаться через несколько часов. Пока же я могла из своей засады наблюдать, как к вечернему представлению ставились новые декорации, и это было для меня очень занимательно. Тем временем мой отец, разгримировавшись и переодевшись, спокойно отправился домой, довольный спектаклем и совершенно забыв все остальное, в том числе и меня. Увидев его одного, моя мать воскликнула в ужасе:

“Где же Маля? Где ты её оставил?”

“Боже! – вскрикнул отец. – Я позабыл её в театре”. И бросился обратно за мной.

Я между тем отлично устроилась в ложе за креслом, наблюдая за тем, что происходило на сцене. Заслышав шаги отца, я быстро залезла под кресло в надежде, что он меня не найдёт и что я всё-таки смогу увидеть вечерний спектакль. Но, увы, это мне не удалось, и мой отец, к полному удовольствию моей матери, привёл меня домой».

Ну а потом была учёба…

О чём ещё могла думать и вспоминать Матильда Кшесинская, покидая Россию, как не о своих родителях, своём счастливом детстве, об учёбе любимому делу, то есть учёбе радостной… А за бортом темнела вода, собственно, это днём в зимнем море она темна, а ночью и вовсе не видна. Пароход крался вдоль берега. Если взглянуть на карту, видно, что кратчайший путь по Чёрному морю в Константинополь всё-таки в сторону Крыма, а тут почему-то курс на Батум, причём крадучись вдоль берега. Затем после Батума на Трапезунд и далее уже вдоль турецкого города на Карасун и Константинополь.

Кшесинская в те времена была известна не только в России. В Европе каждый, кто мог быть отнесён к культурному слою общества, тоже знал это блистательное в балете имя.

Капитан парохода вскоре нашёл возможность представиться великой балерине.

Он неслышно подошёл к Матильде, когда она стояла на карме, вглядываясь в непроглядную тьму, занятая своими мыслями.

Балерина отметила, что он был уже пожилым человеком, кажется, чехом по происхождению и звали его Григорий Браззрванович.

Что она имела в виду, называя капитана пожилым? Нет, она себя пожилой явно не считала, хотя и не знала, что не прожила ещё и полжизни, отпущенной ей небесами. Он не однажды за долгое путешествие приглашал Матильду на капитанский мостик, куда посторонним вход строго запрещён.

У Константина Паустовского мы видели картину расставания с русским берегом, а вот Матильда Кшесинская представила редкую в мемуарах картину встречи с берегом турецким:

«Когда мы стали приближаться к Босфору, он (капитан. – А.Ш.) пригласил меня на мостик посмотреть, как мы будем входить в пролив. По его словам, картина при восходе солнца очень красивая. Было ещё совершенно темно, когда я пришла на мостик, а когда стало светать, мы очутились в утреннем тумане, и мало что видно было, как вдруг из тумана вылез огромный силуэт английского дредноута, на всех парах державшего курс также на Босфор. Он прошёл очень близко от нас, и наше 5000-тонное судно казалось маленькой шлюпкой в сравнении с морским гигантом. Из-за тумана вход в Босфор ничего красивого не представлял».