Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин

Нужно признать, что все Романовы, которые оказались так или иначе близки к этому рождению, вели себя исключительно порядочно. Не было интриг, не было обид на то, кого из них предпочла Матильда, оказавшаяся в весьма затруднительной жизненной ситуации. Странно читать опусы, в которых её называют чуть ли не любовницей всей мужской половины императорского дома. Пренебрежительно называют, реплики бросают походя, свысока, как будто этим злопыхателям (если применить выражение адмирала Павла Чичагова) самим за свои поступки краснеть не приходится. Не суди, да не судим будешь… Не-ет, это не для них. Ныне для каждого графомана, кое-как пробившегося в окололитературный мир «документальных» промыслов, самым большим удовольствием является обгаживание нашего прошлого и героев нашего прошлого, которые если даже и имели какие-то недостатки, то недостатки, которые не касаются ума злопыхателей и пасквилянтов. Такие сочинители чаще всего наделяют героев своими похотливыми чувствами, ибо область человеческих отношений, в которую они вторгаются, настолько индивидуальна, настолько интимна, скрыта и принадлежит исключительно только двум партнёрам – возлюбленным ли, любовникам ли – и, как правило, за очень и очень редким исключением не разглашается ими. Откуда же могут знать о том, как и что было на самом деле те, кто не был, да и не мог быть, свидетелем свершаемого теми двумя людьми, судить которых соизволяют.

Матильда Кшесинская стала звездой балета вовсе не по императорскому указу, она работала, работала самоотверженно, самозабвенно, целеустремлённо, работала порою на износ ради того, чтобы приносить людям радость. Слава? Слава переменчива. Успех – тоже. Стоит ослабить работу, и всё может быть потеряно.

Умела ли она любить? Любила ли? Или правы пасквилянты, которые хотят считать, что залог успеха – постель? Постель в её истории, в её драмах и трагедиях должна оставаться за кадром, как, собственно, оставляет она эти моменты за кадром в своих довольно откровенных, выразительных мемуарах.

Сегодня мир свихнулся, сегодня сайты интернета буквально ломятся от идиотских сообщениях об интиме современных поп… и прочих непотребных звёзд. Причём слышатся в информашках порою в большей степени зависть и восторг, нежели осуждение. Ну а Кшесинская, видите ли, виновна. В чём? Когда мы сегодня слышим о любви князей из грязи, разве это не противно? А Кшесинскую любили, мягко говоря, иные люди. Неужели можно сравнить цвет России – цесаревича Николая Александровича, великого князя Сергея Михайловича, великого князя Владимира Александровича, великого князя Андрея Владимировича – с теми наглыми, настырными и омерзительными особями, впихивающимися любыми средствами в средства массовой информации, чтобы заявить о себе хотя бы с помощью довольно мерзких скандальных хроник?

Я написала: «…цесаревича Николая Александровича» по той довольно ясной причине, что он был в любовной связи с Кшесинской именно в статусе цесаревича, но никак не императора. Об этом уже говорила и не буду повторять.

Нам не дано знать, какие чувства испытывал государь к Матильде Кшесинской, какова была их сила в то время, когда он уже создал прекрасную семью, считающуюся образцом для подражания. Человек долга, государь не смел позволить себе ни малейших вольностей. Но разве он мог запретить себе думать, чувствовать. И если он позволял себе какие-то знаки внимания к Матильде в последующие после их внешнего разрыва, знаки, показывающие ей и только ей, что разрыв произошёл лишь на физическом уровне, то делал это чрезвычайно осторожно и незаметно ни для кого.

Кшесинская рассказала о таких знаках:

«Тридцатого июля у Государя родился долгожданный сын, Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. Радость была большая, и в Царской семье, и в России. Я в это лето мирно и тихо жила у себя на даче в Стрельне. Уже в эмиграции, читая изданный после переворота Дневник Государя, я нашла его запись под датой 24 августа 1904 года: “Совершил большую прогулку верхом с Мишей. Были в Стрельне”. Несомненно, они проехали мимо моей дачи, и я уверена, что Ники еще раз хотел взглянуть на нее, а может быть, надеялся увидеть меня в саду. И я узнала это только теперь… Он был так близко, и я могла бы выйти, снова его увидеть, а может быть, даже говорить с ним. Мне и сейчас больно до слез об этом думать.

Когда Государь возвращался в Петергоф из Красного Села, Андрей звонил мне по телефону, и я выходила на горку к мосту, на котором ожидался Высочайший проезд. Полиция, оберегавшая пути, не допускала приблизиться публику, но меня знали и даже спрашивали у меня, выехал ли уже Государь, так как я всегда имела точные сведения от Андрея. Раз видели меня близ моста – значит, Государь выехал. В этом месте был поворот, и нельзя было быстро ехать. Когда Государь приближался, его голова всегда была повернута в мою сторону и рука приложена к козырьку. Как сейчас, помню его чудные глаза, устремленные на меня».