Матёрый

— Ладно, — сдалась Людмила, устало выпрямившись и убрав с лица растрепавшиеся волосы. — Поехали домой, там разберёмся. Ты успокоишься, и мы обо всем поговорим спокойно, да? Садись в машину, Эльчонок. И Тошку не забудь. Куда он, кстати, подевался?

— Т-тошка, — вдруг эхом откликнулась девочка и прерывисто вздохнула.

— Он оторвал ему голову и с-сказал, что ест собак.

— Кто? Кто здесь был?

— Н-не знаю. У него на губах белая слюна. К-как пена. — Из-за заикания почти каждое слово давалось девочке с трудом, но эти усилия, похоже, помогали ей приходить в себя.

— Он тебя обидел? — спросила Людмила неестественно высоким голосом. — Он тебя трогал?

Громов шагнул поближе, чтобы расслышать ответ.

— Он м-меня не тр… не трогал, — сказала девочка, содрогнувшись на середине фразы всем тельцем. — Просто он с-сказал, что мне тоже голову оторвёт, если… если…

Поток бурных детских слез разом прорвал невидимую плотину, сдерживавшую боль и отчаяние. Первый настоящий ужас. Первое предательство близких.

Потеря любимого существа. Все впервые, все взаправду, не понарошку.

Долго смотреть, как безутешно рыдает маленькая девочка, обхватившая ручонками мать, Громов не смог — увёл взгляд в сторону, задержав его на багровых предзакатных облаках, которые застыли на горизонте в величественном безмолвии подобно грандиозному театральному занавесу. Что за режиссёр придумал всю эту безумную постановку? Неужели ему до сих пор не надоело любоваться человеческими слезами и кровью? Веками. Тысячелетиями.

Прямо на глазах вечернее небо неуловимо меняло свой цвет. Устав притворяться безмятежно-голубым, оно спешило превратиться в бездонную чёрную пустоту, готовую поглотить всех скопом и поодиночке.

На фиолетовом пологе проклюнулась первая звёздочка, когда Эллочка наконец выплакала все свои недавние страхи и обрела способность говорить внятно. С окаменевшим лицом Громов слушал её голосок, все реже прерывавшийся всхлипываниями:

— Он, этот ч-человек, сказал, чтобы мы убирались отсюда… Потому что в с-следуюший раз будет ещё хуже… Он найдёт меня опять, если ты и дядя Русик не послушаетесь… И тогда… И тогда…

— Ты слышишь? — этим нервным возгласом Людмила призывала Громова в свидетели.

Он молча кивнул и мысленно сказал себе; ну вот, кажется, ты влип в совершенно не касающуюся тебя историю, братец. И поделом. Какого черта ты предложил посторонней женщине войти? Сначала все они входят в твой дом, а потом — в твою жизнь. Если бы ты вежливо отправил заскучавшую дамочку обратно, ничего не случилось бы. У каждого своя жизнь.

У тебя были твоё пиво, твои книги, твоё одиночество. А теперь — конец всему. Ты здесь, ты все знаешь и позабыть теперь ничего не сумеешь.

Выслушав свой внутренний голос, Громов нахмурился. Да, он был здесь, а всего в нескольких шагах от него находились попавшие в беду женщины, и одна из них, старшая, уговаривала маленькую успокоиться, заодно утешая себя:

— Ничего, Эллочка, ничего… Все будет хорошо…

— Не будет! — крикнула девочка тоненько. — Не будет хорошо, пока ты мне не дашь с-слово, что мы сделаем так, как нам б-было велено! Обещаешь, мама?

Людмила решительно тряхнула волосами:

— Я обещаю, Эльчонок, что больше такое не повторится. Никогда! Вот это я тебе твёрдо обещаю.

— Нет! — Детский голосок негодующе прорезал вечернюю тишину. — Ты про д-дачу пообещай! Как будто она с… с… сгорела! Как будто её больше нет и никогда не будет!

— Гори она синим пламенем! — согласилась Людмила после недолгого раздумья. — Продадим её и — дело с концом. А сейчас поехали домой.

— Я могу вас отвезти, — напомнил Громов о своём существовании.

— Не надо, — покачала головой Людмила, даже не обернувшись. — Без пос-с-сторонних обойдемс-с-ся. — Это прозвучало, как шипение самой ядовитой змеи на свете. — Права у меня есть. Ключ на месте.

Так что прощайте. И спасибо за участие.

Прежде чем сесть за руль, она все же не удержалась и бросила быстрый взгляд на Громова, но больше не произнесла ни слова. Он тоже промолчал.

Резко хлопнули дверцы крошки «Фольксвагена».

Негодующе фыркнул мотор. Машина неуклюже выбралась на дорогу и покатила прочь, глядя на одинокую мужскую фигуру в джинсах рубиновыми огоньками. Это было похоже на неотрывный прощальный взгляд. Но теплоты в нем не было. Только невысказанная горечь.

Глава 9 НЕ ВСЕ ЛЮДИ БРАТЬЯ

Когда Громов развернул «семёрку» и направился в обратный путь, он подумал о том, что иногда у мужчины в холодильнике должно храниться что-нибудь покрепче пива.

Но даже к пиву не пускали! Всегда распахнутые настежь ворота на въезде в посёлок были наглухо закрыты и обмотаны ржавой цепью с висячим замком.

Припомнив недавние манипуляции невесть откуда взявшихся привратников, Громов коротко выругался, подошёл к калитке и обнаружил, что она тоже заперта. Пришлось подтянуться и перебраться через ограду.

— Комендантский час, что ли? — недовольно окликнул он сторожей.