Матёрый

Нож бестолково вспорол ночь, потеряв при этом ломоть хорошо прожаренного мяса. Этот воинственный выпад был цепко перехвачен, усилен и обращён в прямо противоположном направлении. Не успев сообразить, что происходит, парень, которого звали Садыком, увидел стремительно приближающиеся языки пламени и с разгону нырнул туда вторично, на этот раз — своей бесшабашной головой. Заломленная за спину рука не позволила ему распрямиться, а чужая нога, наступив на складчатый загривок, вжимала щекастое лицо в раскалённые угли. Настало самое время истошно завопить:

— Кекыкбар уличитат!

Это была не угроза, не ругательство. Так Садык просил, чтобы его поскорее отпустили. Он отчётливо слышал потрескивание опалённой щетины на своей голове и чувствовал, как быстро поджариваются нос и губы. Правый глаз взорвался нестерпимой болью, но невидимая сила уже рывком вздёрнула его на подкашивающиеся ноги и снова развернула вокруг оси.

— Жареное любишь? — вкрадчиво спросил мужской голос. Садык не видел говорившего — лишь чёрный силуэт его плавал в багровом мареве, из которого звучало:

— Людей пугаешь? Страшный очень, м-м?

Голос позволил себе еле уловимые насмешливые нотки, но Садык находился не в том состоянии, чтобы воспринимать иронию. Он просто попытался хоть что-нибудь возразить, когда был остановлен беспрекословным:

— Молчи, урюк! Молчи и слушай. Пасть раскрывать будешь у себя в юрте за чашечкой кумыса. Сиди там, посреди раздольных степей, и пой соплеменникам о своих подвигах. У тебя есть домбра?

— Нет. — Садык понятия не имел, что такое домбра, но спросить не отважился.

— Тогда на чем играют у тебя на родине? Должен же быть у вас какой-то инструмент? Одна струна, максимум две. Чтобы каждый мог бренчать без затей.

— А! — обрадовался своей сообразительности Садык. — Думбыра?

— Пусть будет думбыра, — согласился незнакомец. — Вот и играй на думбыре в своей юрте. Там. — Он указал взмахом куда-то на юго-восток. — Потому что здесь я тебя терпеть не намерен. Убирайся. Сделай так, чтобы я тебя больше никогда не видел, понял?

Завершая напутствие, незнакомец ударил Садыка всего лишь дважды: справа налево и наоборот. Даже не ударил — отвесил брезгливые пощёчины. Бритая голова и дальше была готова покорно мотаться от плеча к плечу, но на вопрос «понял?» Садык догадался ответить утвердительным кивком. Его оставили в покое. Он стоял на месте и всматривался в разноцветные круги, плававшие перед глазами после соприкосновения с ярким пламенем. К его облегчению, незнакомец вплотную занялся его братом, Беком.

Тот, едва не плача от боли в перебитой голени, как раз успел доползти до распахнутой двери сторожки, намереваясь взять карабин и воспользоваться им, ух конечно, не в качестве костыля. Взобравшись на крылечко и уцепившись за дверной косяк, Бек мысленно поздравил себя с маленькой победой, но явно поторопился. Потому что по гороскопу ему сегодня следовало остерегаться любых дверей: и металлических, и деревянных. Дверь резко захлопнулась. На этот раз досталось кисти левой руки. До последовавшего удара по голове Бек успел нырнуть в милосердный обморок…

Громов сам вошёл в сторожку. Конфисковав там три бутылки водки и карабин, он переступил через бесчувственное тело и шагнул на улицу.

— Ты ещё здесь? — удивлённо спросил он у парня, застывшего возле угасающего костра, Бутылки аккуратно легли на землю. Отрывисто щёлкнул передёрнутый затвор карабина. Не дожидаясь продолжения, Садык метнулся в темноту.

Карабин немного поколебался и повис стволом вниз. А Громов оказался не таким рассудительным.

Прежде чем возвратиться в свою машину, он ещё некоторое время покатался на чужом «Мерседесе» по маленькой площадке у ворот, задевая капотом и боками автомобиля все, что только удавалось задеть.

Со стороны могло показаться, что он развлекается.

Но если бы кто-нибудь видел в эти минуты его глаза, то подобные предположения были бы напрочь отметены. С такими глазами не шутят, а крушат направо и налево. Громов именно крушил. Отчасти — бандитский «мессер». Отчасти — собственную судьбу вместе с её неопределённым будущим.

* * *

Садык целых два часа просидел в тёмных зарослях, отбежав от поля боя на безопасное расстояние. Зависшая в небе луна была видна только одним глазом, и он глядел на неё с ненавистью. Как будто это была сигнальная ракета, высветившая его позорное поведение на поле боя и не менее позорное бегство.

— Ой-ей-ей…

Обхватив обожжённую голову руками, Садык залопотал что-то на родном языке, который не вспоминал уже много лет. Его интонации были одновременно негодующими и жалобными.

Ещё недавно Садыкбековы слыли в своём кругу братками конкретными, опасными и беспощадными.

И что теперь? Встать перед всеми и пожаловаться, что тебя тыкали носом в костёр, а родного брата калечили на твоих глазах? Что выданный Эриком ствол исчез, а его «мессер» безнадёжно изуродован? Какие найти слова для оправдания, если нападавший был один и даже без оружия?