Матисс

25 сентября 1947 года Арагон исправил это упущение в семи прекрасных строфах, опубликованных в «Lettres françaises». В них, от имени Матисса, великий лирик Арагон как бы выразил суть поэтического живописного искусства создателя «Танца».

Я не люблю волос, причесанных по моде,
День краски и цвета из рук моих берет,
Вздох в комнате моей, как ветер в парус входит,
Взгляну — мой взгляд мечту в грядущее ведет.

Любой цветок похож на пленниц обнаженных,

Что властно красотой волнуют и томят,
Смотрю на даль небес, в раздумье погруженный,
И небо предо мной, как сброшенный наряд.

Я объяснить могу без слов шагов круженье,

Я объясняю след, который ветер стер,
Я объясняю мир в его любом мгновенье.
И солнце на плече задумчивом, как взор.

Я объяснить могу в окне рисунок черный,

Я объясняю птиц, деревья, смену дней,
Я объясняю сад в его немом восторге
И тишину домов, и что таится в ней.

Я объясняю тень и мягкую прозрачность,

Я объясняю блеск и мягкость женских рук,
Я объясняю всех различий многозначность
И объясняю связь всего, что есть вокруг.

Я объяснить могу все формы в смене быстрой,

Я объясняю песнь бумажного листка,
Я объясняю, в чем таится легкость листьев,
Их ветви — руки, лишь медлительней слегка.

Свет солнца! Перед ним зову я всех склониться!

Я, человек времен, чья нить из бед одних,
Пишу надежды лик, чтоб кисть Анри Матисса
Сказала новым дням, что люди ждут от них.^[373]

Благодаря Шарлю Камуэну, любезно познакомившему меня с письмом Анри Матисса, написанным в Вансе 6 сентября 1944 года, мы получили возможность узнать мнение самого художника о Бодлере. Поскольку Камуэн высоко ценил Бодлера, его старый друг Матисс рассказывает ему о том, как он оформлял «Цветы зла». «Я оформил книгу твоего доброго приятеля Бодлера. В соответствии с выбранными стихотворениями я выполнил в литографии тридцать пять выразительных лиц. Это не то, что обычно ожидают от иллюстраций к стихам этого поэта. Легче было бы представить себе более или менее истерзанные трупы. Я надеюсь, что буржуа не будут столь требовательны и оценят неожиданный характер работы. Ты можешь это сказать Дараньесу, ^[374] если увидишь его». [375]

Другим поэтом, восхищавшим Матисса, был Малларме; автор «Радости жизни» чувствовал себя обязанным сделать иллюстрации к его стихам.

«ПОРТУГАЛЬСКАЯ МОНАХИНЯ»

Литографии к «Письмам португальской монахини», плод трехлетней работы и размышлений, окончательно подтверждают исключительные способности Анри Матисса как комментатора, оформителя — одним словом, архитектора книги.

И вот оказались лицом к лицу Марианна Алькофорадо, сожженная страстью лузитанская монахиня, та самая, что, обращаясь к любимому человеку, бросает великолепную реплику: «Я поняла, что не столь дороги мне вы, сколь страсть моя», и Анри Матисс, отшельник из Симье, достигший вершин славы и ясности духа, один из тех художников, которые, как сказал Баррес,^[376] становятся поистине великими только под бременем лет, — какая странная встреча!

Результат — неповторимый памятник.

В этом шедевре книжного искусства — никогда еще слово шедевр в его буквальном смысле не было более уместно — каждое любовное письмо сопровождают два основных декоративных мотива: цветочный орнамент, в котором доминирует цветок граната, яростный и кровавый, по-африкански ослепительный, и лицо монахини, всегда одинаковое и всегда разное, отражающее страсти сердца и исступление духа, восторги, тревоги, надежды, боль, отчаяние, гнев, снисхождение, смирение — всю трагедию любви, скрытую монашеским покрывалом.

Несколькими штрихами, которыми все сказано, художнику удалось создать великолепный портрет португальской монахини. Матисс видел страны Магриба и мусульманских женщин, носящих чадру, над ложем его болезни склонялось прекрасное лицо монахини-доминиканки сестры Жак-Мари, ^[377] которая позировала ему до того, как приняла постриг, и все это дало художнику основные черты для эскизов.