Матюшенко обещал молчать

ОТ АВТОРА

Хочу рассказать о людях, с которыми я работал на Н-ском заводе сельхозмашин, в литейном цехе. Почему Н-ском, могут задать вопрос, если на заводе делали не гранаты, а самый что ни есть мирный инвентарь: плуги, бороны, лопаты, вилы и топоры. И вообще, что это пошла за мода — скрывать от читателя истинное место действия, тогда как в совсем еще недавнем прошлом, принимаясь за поэму или роман, писатель начинал просто: это было в Одессе или еще в каком культурном центре, а если центр был не очень культурный, внимание к нему печати ускоряло его прогресс. Наконец, почему Н-ском, если ты твердо решил говорить о людях только хорошее, если совершенно плохих людей не видел ни разу, а если и случались у тебя враги, то и среди них, большей частью, были вполне достойные люди? Почему все же Н-ском, если ты никого не хочешь обижать?

Да потому, читатель, что как бы хорошо мы ни думали о каком-нибудь человеке, мы все же никогда не знаем до конца, насколько он хорош. Напишешь, например, о каком-нибудь старом товарище, что был этот товарищ весьма не глуп, трудолюбив, честен, а в моральном отношении до того устойчив, что ни на одну женщину, кроме своей законной жены, ни разу в жизни в упор не глянул, с работы всегда спешил не куда-нибудь — с друзьями выпить, — а домой, к семье, к детям. Хорошо напишешь, душевно. А потом получишь от него письмо: «За что ж ты меня, гад, на весь свет позоришь?» А что я такого сказал? Я же хотел как лучше.

Мне было двадцать два года, когда я, закончив институт, приехал работать в этот небольшой южный город. А главному герою моих рассказов, бригадиру заливщиков Ивану Федосеевичу Матюшенко, было в ту пору лет сорок пять, и остальным рабочим из моей смены — заливщикам, сталеварам, вагранщикам, ковшевым — было примерно столько же. Так получилось, наверное, потому, что все они, вернувшись после войны в город, сначала отстраивали этот завод, а когда пустили одним из первых литейный цех, остались в нем работать. Работа с расплавленным металлом притягивает человека, как никакое другое дело, и редко кто уходит к другой профессии — так и работают вместе до самой пенсии.

Как мне написать о них, чтобы получилось: не сухая газета, но и не сладкие слюни? И что написать? Как они выполняли-перевыполняли план? Да очень просто: когда это от них зависело, они перевыполняли его каждый день, без всяких призывов. А когда не зависело: не хватало электроэнергии, шихты, ломался допотопный конвейер или еще что — обычные заводские неувязки — тогда они набрасывались на меня, сменного мастера, крича в два десятка глоток: «Мастер! А шо мы сегодня заработаем?! Ты ж холостой, а у нас у всех дети! Детям кушать надо! Каждый день кушать!»

И громче всех кричал мой основной кадр, моя опора, мой неизменный наставник во всех делах, производственных и личных, мой комиссар "и конфидент — Матюшенко. Крича и напрягая толстенную шею — «Детям кушать надо!» — он, в общем-то довольный перерывом в работе, доставал из торбы увесистый шмат вареного мяса или колбасы, помидор величиной с голову или яблоко и неизменную бутылку домашнего вина, замаскированного под компот. «Детям каждый день кушать надо», — твердил этот демагог, отпивая «компот» прямо из бутылки, и выражение лица у него, когда он при этом оглядывался по сторонам, делалось вороватым. Рядом с ним усаживались где-нибудь под вентилятором сталевар Жора Прядка со своим подручным Пономаревым, заливщики Губанов, Бойко, Моня Шойхет, Витя Бричка… И тоже, поддакивая бригадиру — «Детям кушать надо!», — доставали свои припасы и тот же пресловутый «компот». Косились в мою сторону — все-таки начальство. «Ты того, мастер, — предлагали, — иди глянь, скоро там железо подвезут, да подгони грузчиков, хай их маме…»

Я шел. Это была моя обязанность, за всем смотреть и всех подгонять, хотя уходить мне ужасно не хотелось, потому что как раз сейчас, когда они закусят, отдохнут, допьют «компот» и глаза у всех заблестят молодым ребячьим блеском, пойдут такие истории, что потом, когда наконец подвезут железо и печи выдадут металл, никого будет не поднять. Это и есть самое скверное в простоях — они расхолаживают людей. Бегаешь кругом, кричишь: «Вы же работу требовали! У вас же дети! Им кушать надо!». А тот же Матюшенко-, разморенный, с голым брюхом лежа под вентилятором, повернет лениво голову и скажет: «Да какая уже теперь работа — два часа осталось. Ты лучше послушай, мастер, шо у нас тут было: года три назад, зимой, нет, осенью, выпивали мы раз в курятнике у Сереги Пономарева… Или зимой?»

— Не, осенью, — качает головой кто-нибудь. — Как же зимой, когда молодое вино пили?

— Точно, осенью! — кивнет и Матюшенко. — Осенью, потому что вот еще что помню: закусывали яблоками и, это, бочка у Сереги еще почти полная была.