Матюшенко обещал молчать

— А ты наплюй. Посидим, винишка выпьем, поговорим за жизнь. Кстати, хочу похвастать — в ближайшие дни лечу в Брюссель, на выставку. Что тебе привезти?

— Мне ничего не надо, — говорил Подолянский. — У меня все есть.

— Ну-ну, а то давай на рыбалку двинем. Транспорт свой, наберем харчишек, ушицу сварим, сейчас знаешь как щука берет. По рюмашке, эх! Погода-то, — Петров задирал голову и смотрел на небо, — тепло, тихо, вот-вот черемуха зацветет.

Подолянский тоже смотрел на небо.

— Между прочим, — замечал он, — влажность воздуха девяносто два процента, туман — дышать нечем, а когда черемуха цветет, всегда холодно бывает. Да и какая в наши дни рыба. Грабим, грабим природу. Говорят, пресной воды на земле только на тридцать лет хватит.

— А ты больше слушай, что говорят. Ну так когда двинем?

— Как-нибудь.

Петров сбоку внимательно смотрел на друга, кивал, садился в машину и уезжал.

«Как он мне надоел, — глядя ему вслед, морщился Подолянский, — хоть квартиру меняй. Самоуверенный, самодовольный, ограниченный человек — вино, рыбалка. В сорок два года ни одной морщинки, одет с иголочки, на работу, как в театр, ездит. Что ж, своя машина, солидный пост, красавица секретарша... Он, видите ли, в Брюссель летит! Изучай и знай зарубежный край. А тут уже второй год отпуск в марте, в кино некогда сходить. И какого черта он лезет ко мне со своим Брюсселем!»

В детстве Подолянский любил футбол и мечтал когда-нибудь сыграть центром нападения в школьной футбольной команде. Но центром нападения стал Петров, а Подолянский неизменно сидел в запасе и его лишь изредка выпускали на поле крайним беком. Он добросовестно выстаивал на своем месте первый тайм, страшно переживал и каждую минуту готов был лечь костьми за свою команду. Но мяч к нему почему-то упорно не шел. После перерыва его кем-нибудь заменяли, а тренер морщился и, глядя куда-то поверх его головы, говорил:

— Что ты стоишь как пень? Ты двигайся. Не надо ждать мяч, нужно выходить навстречу, понимаешь? Надо идти на мяч!

— Я все понимаю, — краснел Подолянский. — Я буду стараться.

И он действительно все понимал, старался, но каждый раз все повторялось сначала.

Взрослел он медленно и, уже бросив футбол, все продолжал мечтать, как однажды ворвется в штрафную площадку, обведет трех защитников, вратаря и в падении, через себя, забьет великолепный гол. Трибуны взорвутся аплодисментами: Подолянский! Подолянский! Затрещат кинокамеры, вспыхнут блицы. А он, невозмутимый и уже слегка уставший от славы, бежит к центру поля, мужественно скрывая боль в поврежденном колене. Но уже спешат к нему врач, тренер: «Нет, нет, иди отдыхай, нужно беречь здоровье. Что мы без тебя делать будем». И он сдается — что ж, мавр сделал свое дело, мавр может уйти. А у раздевалки его встретит Наденька, самая красивая девушка в институте. Она улыбнется ему и, пряча лицо в букете, скажет: «Знаешь, Подолянский, я выхожу за тебя замуж. Такой гол!»

Но именно такой гол забил однажды Петров и ушел после матча, небрежно обняв за талию красивую Наденьку.

Потом Подолянский закончил институт и стал подумывать о диссертации. Была неплохая идея, он сдал кандидатский минимум и даже напечатал две статьи в отраслевом журнале.

Но диссертацию защитил Петров, а Подолянский все собирался, собирался, а потом вдруг стал думать, не лучше ли выиграть по лотерее «Волгу»...

И так получилось, что к сорока годам у него не сбылась еще ни одна мечта, а Петров между тем стал каждый год ездить в Крым и на Кавказ на собственной «Волге». И тогда... тогда Подолянский окончательно понял, что Петров дурак.

Истина, открывшаяся ему, была столь очевидна, что в один из вечеров он уселся у телефона, нашел в записной книжке номер Петрова и тут на минуту задумался. Дело в том, что по его глубокому убеждению дураки лишь потому еще существуют на свете, что ничего не подозревают о своей глупости. Стоит только открыть дураку глаза, как он тотчас схватится за голову и побежит топиться к ближайшему водоему.

«Ну нет, — успокоил себя Подолянский, — этот не наложит на себя руки, не из таких».

И он, решительно набрав номер, сказал:

— Это я, Подолянский.

— Здравствуй, старик, что у тебя случилось?

— У меня ничего не случилось. Просто я решил наконец сказать тебе, что ты дурак.

Петров долго не отвечал. Было слышно, как он пододвинул стул и, очевидно, сел. Наконец он сказал:

— И ты... ты это точно знаешь?

— Точно, — сказал Подолянский. — Это, так же точно, как и то, что влажность воздуха сегодня восемьдесят семь процентов, ветер западный, местами туман, изморось.

— Да-а, — вздохнул Петров, — все это очень и очень-грустно.

— Да, — в свою очередь сказал Подолянский, — грустно. — И ему в самом деле сделалось отчего-то грустно.

— Слушай, старик, а ты давно знаешь, что я дурак?

— Как тебе сказать, — Подолянский подумал. — Наверное, я догадывался об этом еще в школе. Помнишь, мы сидели с тобой на второй парте?

— И ты все эти годы молчал? Ты, самый старый мой друг!

— Мне было жаль тебя. И потом, кто мог подумать, что ты так далеко пойдешь?

— Ну, знаешь... Не понимаю, зачем ты тогда со мной дружил? Зачем?