Матка

— Ты еще не всех врачей видел. Ты что думаешь? Они наиболее удачные находки и себе вживляют. Третий глаз, крылья, жабры…

— Так тот хирург таки вытащил из руки каменную нить?

— Вытащил. Кстати, Ростопчин сестру свою в госпитале оставил. Правильное решение. Сделать операцию на мозге они сейчас, конечно, не смогут, но уход обеспечат грамотный, а то наши постоянные переезды и здоровый-то не всякий выдержит. Я уж не надеялся, что он решится кому-то ее препоручить. Он и сам рвался остаться, учиться на хирурга, но его даже на порог не пустили. Говорят, у тебя руки ударника по голове.

— А тебя-то как приняли?

— Не без эксцессов… Ведь Беля меня особо не мурыжила, так что я только от других ужастики слышал, а сам привык быть на особом счету. Она, видимо, так и предполагала передать меня хирургам на перевоспитание. Так вот, пригласил меня один, с виду добродушный такой, и говорит: вам, молодой человек, сначала самому надо плечо подлечить. Я думаю: откуда знает? Но, действительно, был у меня, еще в студенческие годы, вывих лопатки, и с тех пор плечо ныло иногда, но я так привык, что и не замечал уже. Думаю: безделица какая-то, но соглашаюсь. Садимся мы у него в кабинете, он так рассеянно меня за жизнь расспрашивает и пишет что-то — вроде как медицинскую карту заполняет. А они ведь все гипнотизеры. Короче, я и не заметил, как он встал напротив меня и стальным голосом начал сыпать даты, имена какие-то… в общем, набор, казалось бы, ничего не значащих формальных сведений. И тут я такое начал вспоминать… Всю свою жизнь все равно что заново прожил. Как будто мне картотеку предъявили, где каждое событие сохранилось в объективном, однозначном виде, а не так, как мне в данный момент хочется или не хочется воображать. Но это только начало. В какой-то момент боль в плече стала просто невыносимой, и одновременно я вспомнил похороны сестры. Она под трамвай попала, когда мне было двенадцать лет. Я тогда, кажется, и не переживал особенно, только было странное чувство, как будто оцепенело во мне что-то, а тут со мной просто началась истерика. Ни одного случая в жизни не помню, чтобы так колбасило. И вспоминается вдруг совершенно другой случай: как мы с сестрой поссорились, я ее толкнул, а она упала, и мне стыдно стало — вроде как я старший и мог бы ее защищать, а я наоборот. И как будто я получаюсь в ответе за ее смерть, что мог удержать ее, ну, той самой рукой, которой толкнул, — не знаю, как иначе объяснить. Мне до сих пор жутко, когда я этот сеанс психотерапии вспоминаю. В конце концов у меня полностью отнялась вся левая сторона тела. А хирург говорит:

— Ты до сих пор держишь ее, не даешь уйти. — Я ору:

— Да как я могу ее держать, умер человек, ничего не поделаешь уже! — А он:

— Нет, ты должен дать свое согласие. Ты должен добровольно согласиться, чтобы ее задавил трамвай. — Я ору:

— Да при чем тут мое согласие?! Если б это от меня зависело! — А он:

— Зависит. Ты не соглашаешься, не отпускаешь. И потому живешь только наполовину. Если ты не решишь сейчас, то останешься парализованным на всю жизнь.

И тут я понимаю, что, логично получается или нет, а он совершенно отчетливо прав. Короче, душеспасение в действии. Вообще я раньше слышал о чем-то подобном, но считал, что это скорее самовнушение для впечатлительных, а в реале оказалось — как вскрытие заживо. Я чувствую, что не могу слов произнести, которые он требует — казалось бы, скажи и все, но таким непреодолимым стало ощущение беспомощности перед смертью, которое тогда, давно возникло… словно отдельное живое существо, которое борется со мной, чтобы я его признал. И как только мне это пришло на ум — ну, что мои страдания, это не я, и не весь мир, а как будто отдельная самостоятельная сила, — мне вдруг отчетливо представилось, что стоит передо мной труп маленькой девочки — как будто пародия на сестру и все мои переживания… И я сказал:

— Уходи.

Тут хирург как саданет мне со всего размаха под лопатку. Я чувствую — вздохнуть не могу, и отключился. А когда очнулся, хирург говорит:

— Вот так-то! Не случись всей этой свистопляски с габбро, не встреться мы, ты бы провинциальным патологоанатомом всю жизнь прозябал, с твоим-то талантом. Очень сильное у тебя влечение к смерти было. В крайней ситуации оно хорошо, а для нормальной жизни — непродуктивно. Хорошо, что ты Белю встретил: она из тебя человека сделала, ну и сюда привезла!

И тут я понял: в самом деле, почему я не хирургом стал, а патологом? Не чувствовал в себе способности спасать… И травму схлопотал как раз тогда, когда решать насчет профессии надо было… Такое вот собеседование получилось… Как говорит Беля, "чтобы оценить прелесть этой процедуры, надо перво-наперво остаться в живых!" И, скажу я тебе: невзирая ни на какую пользу, я ни за что на свете не хотел бы это повторить!