Матрикул Тень Миротворца

— Добреду, добреду! — повеселел я, снова вскакивая из кровати.

— Одегай шинелку-то, а на ноги я те чуни принесу. Те в них сподручнее выйдет.

Женщина метнулась куда-то наружу и уже через минуту я был обладателем пары валеных чуней, больше похожих на низко обрезанные валенки, подбитые несколькими слоями кожи. Запахнувшись в шинель, я вышел во двор, а потом, направленный хозяйкой и в огород, где и обнаружил столь важное сооружение. Даже умилился вырезанному в деревянной дверке сердечку. С детства не пользовался подобным туалетом. Удивила предусмотрительность хозяев: наличие стопки нарезанной сероватой бумаги. Интересно, что я ожидал увидеть что угодно, старую газету, какую-нибудь тряпку, но туалетную бумагу? Правда, она оказалась намного жёстче, чем ожидалось.

Снаружи дом хозяйки выглядел добротно: бревенчатый, на высоком каменном фундаменте, крытый железом. Большой двор примыкал к железнодорожным путям. Неподалёку виднелось ещё несколько подобных домов, какие-то склады. Чуть дальше, за домами виднелось здание красного кирпича, по своей архитектуре напоминающее небольшой железнодорожный вокзал.

— Чего застыл-то, солдатик? — окликнула меня с крыльца хозяйка.

— Это город какой-то? — спросил я, указывая на кирпичное здание.

— Так Незлобино же, узловая? Совсем запамятовал, где тебя с поезда-то сняли? Пойдём в хату, нечего тут выстывать.

Стоять на улице и вправду было немного прохладно. Хотя я в своих кальсонах и незапахнутой шинели этого почти не ощущал. Разве что пар изо рта и быстро заиндевевшие усы говорили о довольно низкой температуре воздуха. Если я и попал в весну 1915 года, то это явно не апрель и не май. Хотя откуда мне знать особенности погоды в Томской губернии этого периода времени? Прадед был откуда-то из тех мест, но, к стыду своему, я не знал даже, как называлось его родное село. В семье много не распространялись о его судьбе. Только и удалось однажды добиться от бабушки рассказа о том, что прадеду удалось выжить в Великой войне, умер он потом, в 1929 году, после одного из допросов в Томском городском отделе ОГПУ. Даже георгиевские кресты вернули, два из четырёх, золотой и серебряный реквизировали. И всё, точка. Ни одного следа, даже в списках репрессированных.

А природа вокруг лишь намекала об окончании зимнего сна: ледяные лужи, припорошённые кое-где слежавшимся снегом тут и там пересекали утоптанные до каменистой плотности обочины тропинки, огород белел, сливаясь огромными наметёнными сугробами вдоль улицы, немногочисленные деревья чёрными раскоряченными стражами подставляли свои ветви озябшим воронам.

Хорошо! Я вдохнул полной грудью, пьянея от небывалого ощущения лёгкости и силы во всём теле. Почти неделя беспамятства, а я как огурчик! Неужто нейротрон уже запустил свой процесс адаптации, и перестройка организма идёт полным ходом? Так прекрасно я себя, наверное, последний раз ощущал лишь в далёкой юности.

Последовав за хозяйкой в дом, был перенаправлен к жестяному умывальнику, прикрученному в сенях над деревянной лоханью. Мне был вручён вышитый рушник и осьмушка обычного серого хозяйственного мыла. Да, давненько, ещё с армейских времён не держал в руках подобного средства гигиены. Рядом с умывальником стояло жестяное ведро, доверху наполненное водой. Долго не раздумывая, стянул с себя верхнюю исподнюю рубаху и принялся с наслаждением мыться, соскребая грязь мыльными ногтями. Плюнув на стыд, стянул и кальсоны, вымылся снизу до скрипа, то и дело подливая в умывальник воды. И только мельком отметил, что вода в ведре перед тем, как я её начал использовать, была покрыта небольшим слоем льда. А я практически не ощутил никакого дискомфорта от столь холодной воды. Что это? Закалённость и привычка дедова организма? Вполне возможно. Или это начинают проявляться новые возможности? Не рановато ли? Всё же стоит повнимательнее отнестись к своим ощущениям.

С наслаждением растёр грудь, лицо и шею рушником, для ног использовать такую красоту не решился. Встряхнувшись, как собака после купания, надел на слегка влажную кожу исподнее, накинул шинель и вернулся в горницу.

Хозяйка хлопотала у настоящей большой русской печи, гремя чугунными казанками. Оглянувшись на меня через плечо, она расцвела улыбкой, полностью преобразившей её простое лицо, сделав его необыкновенно красивым и сбросившей этой женщине сразу десяток лет возраста.

— Садись, болезный, поедим, чего бог послал. Щей капустных третьего дня наготовила, картохи. Голодный небось? Да чегой-то я? Столько проваляться в лихоманке… Конечно, голодный.

В ответ я лишь неловко пожал плечами, за меня говорил живот: при перечислении блюд в нём так громко заурчало, что в устном согласии не было нужды.