Матрица бунта

Тупик гуманизма иного рода — его стопорит бескрайность. Упование его на человека безмерно, и, кажется, нет того совершенства, умения и знания, которого человек, гуманистически понятый, не мог бы достичь. В религиозном толковании совершенный человек принадлежит миру иному, это райская душа, которой больше нечего искать в пределах убогой трехмерности. В светском, прижизненном варианте гуманистическое совершенство величественно как процесс раскрытия человеком своей атрибутивной способности к развитию и познанию, но как итог — мучает пустотой. Остановиться — значит, увенчать восхождение вырождением. Продолжить подъем мешает понимание, что выше себя теперь можно прыгнуть только в загробность — или иное запределье. Для избранных есть решение проблемы гуманистического предела — путь Патрокла Огранщика, которому следует в романе Курехин-Капитан.

Оспаривая «гуманистическую практику», «впавшую в маразм» гуманности и пародийного либерализма, роман на самом деле не бежит от человека, а ставит проблему личности с восстановленной, возрожденческой мощью. Человек как мифообразующая сила, человек как воля, (со-)движущая мир. Капитан — прежде всего пророк нового гуманизма, сам собой ходячая проповедь свободы и саморазвития как подлинной человечности.

Курехин — как первая ипостась главного героя романа — надмирен и безвинен. Искусство Курехина в романе возвышается над мирской прагмой, над стратегиями и технологиями, над целями и борьбой. Курехин — высокий провокатор, настроенный на взбаламучивание свободы, на «будительство» и растревоживание людей — спящих, косных, погрязших в стылом азарте распрей. Нас тянет и его вовлечь в нашу мирскую, земную рознь, и его поделить между партиями и кланами, и соблазнились бы, «если бы только сам Курехин не заявил, что ничего, кроме позитивной шизофрении, в этом проекте не было и нет». Курехин и есть, по роману, «пророк позитивной шизофрении». Это истинно пророческая ипостась героя, в ту пору своей жизни осененного даром высшего знания и несшего свое искусство как вдохновенную проповедь, как наставление в свободе.

Но сфера символического исчерпывает запас средств. Взгляд художника обращается к насущному миру как арт-объекту исключительной масштабности. Построить новый мир, «русский рай» на земле — разве есть более эффективный ход проповеди? Но путь подчинения людей явленной в вещах и мирских отношениях правде — совсем не то, что путь пробуждения незримой правды в глубине их душ. Пророк и вождь — казалось бы, разница в средствах, а в итоге распадается надвое не только личность, но и сама правда.

Назвавший свою фирму розыгрышей именем «трикстера безбашенного», Капитан по виду продолжает курехинское дело игры. Однако если для Курехина в романе игра была самостоятельной ценностью, в ней и была сама цель акта, поскольку она несла в себе энергию свободы и непривязанности к земной корысти, которую исповедовал герой-художник, — то Капитан выбирает игру как метод, с помощью которого он решает внеигровые задачи. «Искусство высшего порядка <…> заключается в попытке создания вокруг себя такой реальности, которая тебе угодна. В этой реальности ему, Капитану, не хотелось бы оставлять порок безнаказанным. Так в свое время шарлатанов лжеалхимиков, одолеваемых жаждой наживы, вешали на золоченых виселицах. Это было живописно и правильно. — Мне кажется, — заключил он, — в назидание миру самый меркантильный человечник должен быть разрушен». Свобода подчиняется цели, истина значима в рамках стратегии — происходит переориентация с небесного на земное, как в образе самого «пророка», так и в характере его власти. «Не знаю, как в прошлой жизни, но теперь Капитан выступал настоящим принципалом. Более того, он был бесспорным предводителем, вождем в самом высоком смысле слова», — эти слова рассказчика, сохраняя духовное лидерство как главное свойство Курехина-Капитана, знаменуют перелом в характере этого лидерства, в ценностях этого духа. Бывший «пророк» подменяет собой Провидение.