Матрица бунта

В свое время считавшийся знаковым для творчества жесткого реалиста Романа Сенчина рассказ «Афинские ночи» основан на последовательном опрокидывании реалий из жизни современных молодых людей в пространство букв. Быть может поэтому его рассказ — самый длинный из трех. Малейшие колебания, случайные реплики, едва ощутимые сдвиги в настроении героев — все это описано будто в режиме реального времени. Автор следит за героями и точнейшим образом пересказывает нам их поступки. С точки зрения полноты информации о жизни наших сверстников, этот рассказ наиболее весом и удачен. В нем все показано и аналитически пояснено: недостаток денег, вынужденность нелюбимой работы, неполадки в семье, тоска по нехитрым алко- и нарко-радостям. Фактологически он исчерпывает изображаемую реальность почти полностью, так что кажется, будто после Сенчина о бедах и метаниях современной молодежи сказать уже нечего.

Между тем, если задуматься не о фактах, а об авторской трактовке их, окажется, что смысловой итог рассказа, в отличие от информативного, далеко не абсолютен, субъективен, сомнителен.

«Афинские ночи» — манифестация рабовладельческих полномочий земной необходимости. Мы приговорены заранее: каждый в свое время придет к тому же разбитому корыту бытовухи, у которого живут герои Сенчина. Духовное достоинство героев задано авторским взглядом на них и опротестованию не подлежит: они неудачники, слабаки, темные, выживающие только за счет своей несложной надежды на мелкий разгул. Автор не высвечивает в своих героях большего, если не считать их мечты о совсем ином бытии, неосуществимость которой, впрочем, в рассказе очевидна. Автор смотрит на мир героев глазами их духовного сородича: ему нечего противопоставить их разочарованию, он блуждает в их тьме вместе с ними, а не высвечивается за их спинами носителем мировидения, отличного от их собственного.

Выражением такого, однозначно-критического, адекватного видимости, безнадежного (в видимом мире нет повода к надежде) — а значит, реалистического — отношения автора к описываемой им реальности становятся цитируемые его героями стихи некоего поэта. Это, как говорит один из героев, «честные» стихи — исповедь человека, который в жизни ищет только чем поживиться, кого пожамкать — и ради этого готов на все и наплевал на все. Этот акцент на «честность» темноты — принципиальный для понимания писателя-реалиста момент. Герои Сенчина выказывают открытое презрение к людям, выявляющим в мире четвертое измерение идеала, живущим чем-то кроме непосредственных надобностей, заглядывающим за очевидность: «Это же, это крик человека, до предела уставшего от нищеты. От тотальной нищеты! Все в ней пребывают, только большинство скрывают ее, брыкаются, пытаясь закормить ее хренью духовных ценностей, а единицы честно говорят… Одинокий (тот самый поэт. — В. П.) сказал вот, один из немногих взял и сказал. Крикнул, показал свои язвы, которые есть у всех. Но все их гримируют, прячут под одежонкой…».

Главная интрига рассказа — удастся или не удастся героям устроить праздник, который компенсировал бы все ущемления бытовой повседневности, — разрешается главным же разочарованием. Не удалось. Девки шарахаются, надкурена чужая порция наркотика, из гостиницы выгоняют с позором, и даже не вышло изнасиловать одного из приятелей. Идеальное для героев развитие событий излагает (в припадке ссоры с женой) один из них: ночь в столице, дорогая проститутка, стильная выпивка, хороший отель. В рамках сюжета рассказа герои именно неудачу выходной ночи (а не крушение всей жизни) воспринимают как свою главную драму.

Рассказ Олега Зоберна «Ни островов, ни границ» начинается с абсолютно того же, что и «Афинские ночи», настроения. Два парня из Москвы, судя по тексту, студенты, приезжают в приволжский городок — слышатся восторги по поводу дешевой еды, шампанского и нетребовательных местных девиц. Но реальность тоскливого разгула в провинции, знакомая нам еще по рассказу Сенчина, вдруг переламывается надвое. «За Сенчина» играет Никола, почти неотличимый от персонажей «Афинских ночей», против него неожиданно выступает его напарник по «празднику» Вадим. Их противостояние выражено не элементарно, скажем, как морализаторство против бесстыдства, оно не выходит за пределы сюжета. Вадим проживает те же удовольствия уик-энда в провинции, что и Никола, — но с иной, поначалу неясной ему самому, установкой, и в результате итог его «ночи» разительно отличается от Николиного.

Вадим с самого начала хочет переломить инерцию разгула по общепринятому образцу. Если Никола, как и герои «Афинских ночей», видит только очевидное: уик-энд как шанс вырваться из заевшей повседневности, — то Вадим вдруг обращает внимание на скрытое: «отрывной» уик-энд как знак нашей обреченности на повседневность, отсутствие в выходных радостях освобождающей силы. Осужденные на прозябание, мы и в дни нашей формальной свободы остаемся верны кандалам общепринятого: женщины, пляж, выпивка — разве в этом новость, разве этим закрашивается серость обыденной жизни?