Матрона

Ей вспомнились слова Бага.

«Избавлю всех и саму себя от дьяволицы, живущей в моей душе», — улыбнулась она.

Взобравшись на скамейку, стоявшую на кресле, она прикинула на взгляд длину веревки, сделала петлю и, едва дотягиваясь до железного крюка, стала вязать к нему другой конец.

«О, сынок, о, моя надежда… Эта веревка, сынок, твоя благодетельница. Она защитит, спасет тебя. Ты радуйся ей, радуйся, сынок, веревка избавит тебя от той, которая могла стать твоим позором. Веревка вернет тебе мать… О, сынок, я оплакиваю себя, потому что не знаю — заплачет ли кто-то по мне от души, заплачет ли искренне, от всего сердца. Я не знаю этого, и потому сама оплакиваю себя… О, сынок, о родной мой! Ты радость моя, мое счастье»…

Она надела петлю на шею, чуть затянула и оттолкнула скамейку ногами.

Когда петля сомкнулась на горле, Матрона вспомнила вдруг, что помолившись, перед тем, как убрать со стола, она сунула рукав от рубашки Доме за пазуху. Она знала — уходя на тот свет, нельзя уносить с собой что-то от живых. Она обеими руками ринулась к груди, пытаясь нащупать, вытащить рукав, но руки не повиновались ей. Тогда она попробовала схватиться за петлю, чуть растянуть ее, освободить горло, но пальцы лишь скользили по веревке, непослушные, будто чужие. Она снова потянулась к груди, но пальцы только теребили, мяли платье. Теперь — в измятом на груди платье, с рукавом от рубашки сына за пазухой, она уже не хотела, не могла уйти из жизни…