Прозвучал гонг. Джой все удерживал Рокки на ногах, покуда к ним не подбежал Мак-Элмон и не потащил его к углу. Рефери косо поглядывал на Джоя, а тот хладнокровно направился в свой угол.
-- Очень милый, интересный раунд,-- подытожил рефери.-- Да, сэр?
-- Да.-- Джой опустился на табурет.-- Эй, мистер Дженсел! -- позвал он менеджера.
Дженсел впервые с середины этого раунда повернулся лицом к рингу. Двигаясь как глубокий старик, вскарабкался по деревянным ступенькам помоста и машинально стал обрабатывать своего боксера, шипя при этом:
-- А теперь объясни мне -- о чем ты там думал? О чем, я тебя спрашиваю?
-- Да во всем виноват этот Рокки,-- устало оправдывался Джой.-- У него в голове мозгов, как у оленя в упряжке чукчи. Все время лез на рожон, наседал. Расквасил мне нос -- я, наверное, не меньше кварты крови потерял. Ну и ударил его, чтоб научился уважать соперника.
-- Да, понимаю,-- проворчал Дженсел.-- Это было прекрасно. Считай, что здесь, в Филадельфии, нас уже наполовину закопали.
-- Но ведь я не сильно,-- оправдывался Джой.-- Обычный, точно рассчитанный удар средней силы. У него подбородок как у кинозвезды, как у Мины Лой. Ему бы не заниматься нашим бизнесом, а обслуживать покупателей в магазине. Или на молочной ферме работать -- масло сбивать, яйца подсчитывать...
-- Послушай, сделай мне личное одолжение! -- не слушал его Дженсел.-Будь настолько добр, постарайся продержать его следующие три раунда! Обходись с ним поделикатнее. Не стану я наслаждаться этим зрелищем, посижу-ка лучше в раздевалке.-- И удалился.
Джой вышел на ринг и стал наносить сильные удары по дрожащим локтям Рокки. Присоединившись через пятнадцать минут к менеджеру в раздевалке, он без сил лег на массажный стол.
-- Ну что? -- обеспокоенный Дженсел не поднимал головы.
-- Все в порядке,-- хрипло отозвался Джой.-- Мы выиграли. Я провозился с ним, как с маленьким ребенком, целых девять минут: качал его на руках, как девятимесячную малютку. Такой он, этот Рокки. Стоит его как следует ударить разок -- выходит из строя года на три. Мне еще никогда в жизни не приходилось так работать, даже тогда, когда я делал резину из каучука в Акроне, в Огайо.
-- Кто-нибудь догадался? -- спросил Дженсел.
-- Слава Богу, мы в Филадельфии,-- ответил Джой.-- Они здесь ничего не замечают -- ведь война еще не закончена. Вон, слышишь: до сих пор все стоят на своих местах и вопят во всю силу легких: "Ах, Рокки! Какой ты молодец, Рокки!" Потому что он проявил смелость и отвагу и все же выстоял в этом бою. Боже мой! Представляешь, каждую минуту мне приходилось бить его по коленкам, чтоб они под ним не подкашивались,-- только чтоб стоял, не падал!
Дженсел вздохнул.
-- Ну, что ж, в результате мы заработали кучу денег.
-- Да,-- бесстрастно, без особой радости констатировал Джой.
-- Послушай, Джой, я хочу угостить тебя хорошим обедом -- за полтора доллара.
-- Не-е-т! -- Джой вытянулся на массажном столе.-- Я останусь здесь -отдохну. Я останусь здесь и буду отдыхать долго-долго...
ЖИВУЩИЕ В ДРУГИХ ГОРОДАХ
Когда пришли большевики, жители города -- крестьяне, чиновники и мелкие торговцы,-- срочно нацепив на лацканы красные банты, радостно побежали встречать их, распевая "Интернационал" и с трудом вспоминая при этом плохо заученные слова. Пришедшие удерживали в своих руках город, улицы по ночам патрулировали милиционеры, повсюду царил дух поставленной перед собой высокой цели, все обращались к другим со словом "товарищ" -- даже к евреям.
Потом, когда белые отбили город, те жители, которые не оставили его вместе с большевиками, радостно побежали их приветствовать. Женщины вместо флагов размахивали в распахнутых окнах белыми простынями. Тогда же начались погромы: еврейские дома грабили, евреев убивали, молодых девушек насиловали городские хулиганы. Такое происходило в Киеве в 1918 году. Город неоднократно переходил из рук в руки: война все продолжалась, и полный отчет о таких переменах можно было прочитать в глазах его жителей -- евреев.
Мятежи начались в пять часов вечера. Весь день люди молча собирались на главной городской площади и в небольших трактирах поблизости. Потянулись со своих полей крестьяне, с топорами в руках; солдаты разбитой царской армии сидели за столиками в трактирах, а рядом стояли винтовки -- те, из которых они стреляли по немцам.