Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)

Я не боялся, что он убьет меня. Это был глупый, грузный человек, с раздвоенным подбородком. Я читал книжки по французскому искусству, знал, что такое импрессионизм, видел репродукции Сезанна и Ренуара. Вряд ли этот дурак, верзила, в разорванной грязной солдатской форме, убьет меня.

-- Ты до сих пор утверждаешь, что больше ничего ценного в доме не осталось?

-- Нет, у вас в руках -- последний предмет.

-- Всех жидов нужно убивать! -- убежденно произнес он. Я, глядя на его стальной штык, думал о том, как сейчас, вот в эту минуту, его люди, проводящие обыск, проходят мимо книжного шкафа, с его книгами, а между страницами спрятаны купюры; мимо чемодана с двойным дном на чердаке; мимо кучи угля в подвале,-- в ней зарыт самовар, а в нем спрятаны дорогие кружева...

-- В России кишмя кишат евреи.-- Сержант широко ухмылялся.-- Они настоящая чума в нашей стране. Я сражался при Танненберге, в Восточной Пруссии, знаю, что говорю.

Сара вдруг завизжала в гостиной, и я слышал, как отец начал читать молитвы.

-- Мы уничтожим всех жидов,-- вещал сержант,-- а потом покончим с большевиками. Надеюсь, ты -- большевик?

-- Нет, я художник! -- с гордостью возразил я -- даже тогда не побоялся.

-- Ну...-- еще громче заговорил сержант, чтобы заглушить крики Сары,-такой мальчик, как ты.-- Взял меня за руку, увидел наручные часы.-- Вот они-то мне и нужны! -- И, сорвав часы с моего запястья, опустил их в карман.-- Спасибо тебе, малыш.-- Снова ухмыльнулся.

Мне стало не по себе -- наручные часы делали меня господином, гражданином мира.

Он достал пачку сигарет, вытащил одну, машинально протянув пачку мне. Я никогда прежде не курил, но все же взял сигарету. Закурил, почувствовав себя сразу настоящим человеком, и подумал, что скажет отец, увидев, что я курю. Никто в нашем доме не курил, даже мой дядя. Но, несмотря на это, я знал, как нужно курить,-- не затягивался, а только втягивал дым в рот, а потом быстро выдыхал.

-- Художник,-- разглагольствовал сержант,-- маленький художник. Ну, ты весело проводишь время, господин художник?

Этот сержант -- жестокий человек, точно.

-- Может, сейчас мои люди роются в вашей кладовке внизу,-- продолжал он, поглаживая мое колено,-- может, уже обнаружили там золотые подсвечники.

-- Ничего они там не обнаружили,-- возразил я, и из глаз у меня неожиданно полились слезы -- из-за табачного дыма.-- Там ничего нет.

-- Маленький артист, маленький жидовский художник,-- пытался он меня унизить; штыком срезал одну за другой все пуговицы с моего сюртучка,-- да, он явно веселился.

Теперь к визгу Сары присоединился плач маленькой Гестер в гостиной. Дверь в музыкальную комнатку отворилась, вошли двое из тех, кто обыскивали дом.

-- Ничего,-- доложил один из них,-- ни одной вонючей пуговицы.

-- Тебе повезло, малыш.-- Сержант наклонился надо мной и улыбаясь ударил меня в висок кулаком.

Я упал на пол, и сразу комната, все прежде отчетливо слышимые звуки -все вдруг куда-то исчезло, пропало в туманной дали...

Когда я пришел в себя, голова моя лежала на коленях у матери. Погромщики ушли. Открыв глаза, я увидел Сару в объятиях дяди Самуила. Кровь все еще медленно сочилась из раны на голове, пачкая его одежду, но они этого не замечали,-- просто молча стояли, тесно прижавшись друг к другу,-- стояли без слез, пальцы ее крепко впились в его плечо. Младенец их спал на стуле рядом с ними. Склонившееся надо мной лицо матери было спокойно, и я слышал ее голос, но как будто издалека:

-- Даниил, мой маленький Даниил, львиное сердце! Все хорошо, дорогой мой, все хорошо!

Еще до меня долетали, тоже издалека, слова отца:

-- Самую большую в жизни ошибку я совершил в девятьсот десятом году, когда мне представилась возможность уехать в Америку. Почему я не поехал -ума не приложу! Почему же, всемогущий Господь, я туда не поехал?

-- Не шевелись, мой мальчик,-- нежно произнесла мать,-- лежи. Закрой глазки и лежи.

-- Мне должно быть стыдно за себя,-- услыхал я горький, всхлипывающий голос брата Давида,-- по-видимому, он плакал.-- Ведь я -- старший сын в семье. Но вышел вперед он, Даниил. Мне девятнадцать, а ему шестнадцать. Боже, прости меня!

-- Мой маленький Даниил,-- ворковала надо мной мать, легонько поглаживая мне ладонью лоб,-- мой маленький Даниил, с мозгами философа.-- И вдруг весело хихикнула.

Ну вот, повсюду кровь и слезы, а она хихикает. Я тоже сел рядом и засмеялся, а она меня поцеловала.

Снаружи, с другой стороны города, до нас долетали звуки выстрелов -они все ближе. Громкий крик -- мужчина кричит. По соседней улице галопом промчался эскадрон.

-- Может, вернулись большевики? -- предположила мать.-- Может, мы спасены?

-- Помолимся,-- предложил отец.

Все приготовились к молитве, даже дядя Самуил. Бережно отнял руки Сары от своих плеч, поцеловал их. Наклонившись, подобрал с пола свою шляпу, надел на голову. Сара сидела, держа на руках младенца, страх постепенно пропадал в глубине ее черных глаз. Эти негодяи ее, к счастью, не тронули.