Матрос с «Бремена»

— Кто-то получает прибыль — кто-то подсчитывает убытки. Таков закон бизнеса, ребята! — настаивал на своем Шиперс. — Мне просто необходимо подбить баланс в гроссбухах. Итак, решайте — да или нет!

— О'кей! — отозвался Гольдштейн.

— И это касается не только лично меня, — бесстрастно объяснял Шиперс. — Весь сезон вся моя бухгалтерия в дефиците.

— Очень просим тебя, Шиперс, выйди отсюда! — обратился к нему Пеппи. — Мы все очень тебе сочувствуем! Слезы и рыдания нас просто душат!

— Умные ребята, — фыркнул Шиперс, — целая сборная мудрых ребят! Не забудьте — в следующем сезоне тоже придется играть. — И бросил пронзительный взгляд на Пеппи. — Помните, игроки: американский футбол — это вроде наркотика: большой спрос на рынке. Каждый год колледжи оканчивают пять тысяч выпускников, и все они неплохо умеют блокировать нападающего, играть в защите. И я не намерен больше терпеть оскорблений от кого бы то ни было!

— От тебя просто разит — жуткая вонь! — не обращал внимания на предостережение Пеппи. — Я тоже честен с тобой. — Подошел к аптечке, вылил на руки из пузырька немного жидкой мази, растер, согревая ладони. — Боже, как же здесь холодно!

— Мне нужно еще кое-что сказать вам, ребята, — не унимался Шиперс, пытаясь завладеть всеобщим вниманием. — Я очень хочу, чтобы сегодня вы играли в открытый футбол. Действовать быстрее, энергичнее! Поноситься по полю как следует! Что-нибудь попридумывать эдакое, повыкаблучиваться… Побольше передач!

— Сегодня никто этого не выдержит, — рассудительно возразил Гольдштейн. — Очень холодно, руки у игроков задубели. К тому же на поле снег, мяч будет скользить по нему как по маслу.

— О чем ты говоришь?! — не допускающим возражений тоном подхватил Шиперс. — Публика требует больше пасов — так нужно дать их. И прошу вас, ребята: играйте серьезно и, как обычно, с полной отдачей. Не упускайте из виду: вы занимаетесь бизнесом!

— Подумать только — в такой мерзкий день я должен играть! — возмущался Пеппи, весь дрожа от холода. — А мог бы сейчас гулять по Гринвич-виллидж, попивать пивко в доме у женушки. Вот бы Краков шлепнулся на поле и свернул себе шею!

— А у меня дурное предчувствие, — объявил Клонски. — Сегодня обязательно что-то случится с моими зубами.

— Да, еще одно, — гнул свое Шиперс. — Тут вышла неувязка со шлемами. Команда любителей должна была сегодня утром играть на нашем поле в шлемах; так вот, из-за снега она не явилась. Так что придется играть без шлемов.

— Какой добряк наш милый, старый Шиперс! — съязвил Гольдштейн. — Уж он позаботится обо всем на свете.

— Ну ошибка произошла, — отбивался Шиперс, — накладка. Этого порой не избежать. Ведь многие ребята играют без шлемов.

— Многие еще и прыгают вниз головой с моста! — огрызнулся Гольдштейн.

— Ну что хорошего в этом шлеме, скажите на милость? — не сдавался Шиперс. — В самый ответственный момент, именно когда он так нужен, — слетает с головы.

— Ну что еще созрело в твоей умной головке? — издевался Гольдштейн. — Не хочешь ли, чтобы мы сыграли ввосьмером, ведь на трибунах будет так мало болельщиков?

Все игроки рассмеялись, построились в шеренгу и стали по одному выходить на поле, энергично размахивая руками — хоть бы немного согреться на ледяном ветру, задувающем с севера. Шиперс, понаблюдав за ними с минуту, вернулся в помещение и включил магнитофон.

«Вперед, только вперед, если ты вышел на поле!» — громогласно раздавалось из динамика на весь стадион, когда «Красные дьяволы» Шиперса выстраивались в линию на поле, чтобы отразить первую атаку противника. Готовились они к ней без шлемов.

Прогулка по берегу Чарлз-ривер

— Итак, Шелли! — провозгласила Гортензия. — Перси Биши Шелли. Тысяча семьсот девяносто второй — тысяча восемьсот двадцать второй. Что это за даты?

— Помню: тысяча семьсот девяносто второй — тысяча восемьсот двадцать второй, — откликнулся Роджер на противоположном краю стола, где они сидели за завтраком. — Поэт-романтик. Направление романтизма: Уильям Вордсворт, Сэмюел Тейлор Колридж, Джон Китс1, Джордж Байрон, Перси Биши Шелли.

— Совершенно верно! — похвалила Гортензия; заметила вдруг, как у него закрываются веки в полудреме, что постоянно одолевала его в последние дни, крикнула высоким голосом: — Роджер!

— Я не сплю. — Он откинул назад большую седую голову; на его розоватом профессорском лице появились запоздалые морщины. — Сегодня утром — никакой сонливости. Обсуждаемая тема: Шелли — поэт и драматург. Как видишь, я не сплю и совершенно бодр, дорогая.

— Налить еще кофе?

— Не люблю кофе, ты знаешь.

Гортензия налила еще чашку. Для утреннего кофе она приобрела громадные чашки, похожие на миски для каши. Он вытащил одну из своих старых записных книжек для лекций и медленно принялся что-то в ней читать, потирая глаза; передал ее Гортензии.

— Выпей кофе! — настаивала она.

Роджер поднял чашку обеими мягкими, старческими руками и стал пить — в какой-то особой, подчеркнуто аккуратной, деликатной, домашней манере; такая особенность была у него всегда и вот сохранилась даже в старости.