Матрос с «Бремена»

— Ты же уверял меня, что за последние четыре недели Бродский души в тебе не чает, Сэм. Чего-то ты не договариваешь, Сэм.

— О чем это ты? Я все честно говорю, как на духу, — упорствовал Сэм, без особой, впрочем, убежденности. — Для чего мне лгать, не понимаю.

— Нет, Сэм, выкладывай всю свою историю, ничего не скрывая.

Сэм, вздохнув, начал тихим, старческим голосом:

— Видишь ли, Энн, у меня никогда и не было никакой работы.

Энн, покачав головой, опять закрыла глаза, покрепче прижалась спиной к спинке дивана.

— Боже мой, — бесстрастно промолвила она, — что происходит в этом доме? Боже мой!

— Ну, теперь тебе все известно, Энн.

— Но ведь каждую субботу за последние четыре недели ты приносил домой по двадцатидолларовой бумажке, Сэм. Как объяснить такое?

— В том-то и вся разница. Я принес домой в общей сложности восемьдесят долларов. По-моему, вполне достаточно.

— Расскажи мне все без утайки, Сэм. Я живу с тобой вот уже двадцать четыре года, и ты еще ни разу не рассказывал мне всего до конца. Обязательно что-нибудь, да скроешь. Вот теперь давай, все рассказывай.

— Зачем зря тебя волновать.

— Ничего, Сэм, — Энн улыбнулась, — поволнуй меня немного, поволнуй. Я не боюсь.

— Деньги я занимал. Утром в понедельник пошел на работу. Я тебе не лгал, Энн. Бродский велел, чтобы я явился на работу.

— Ну и что произошло?

— Племянник жены Бродского в тот день приехал из Буффало без пенни в кармане. Этот вшивый Бродский! В двадцать шестом году я позволил ему заработать двадцать тысяч долларов!

— Но я ведь испекла пирог в тот понедельник, чтобы отпраздновать нашу годовщину. Разве ты забыл?

— А разве я виноват, что племянник жены Бродского явился тогда из Буффало?

— Никто тебя и не винит, — Энн открыла глаза и подалась к мужу, — сидит на своем стуле как нашкодивший маленький, толстый мальчик (только волосы седые), который рассказывает, как ему удалось спереть у матери из кошелька двадцатипятицентовик. — Но почему ты тогда ничего мне об этом не сказал?

— Мне не хотелось причинять тебе боль, Энн, честно, — объяснил жалостливым тоном Сэм. — Тебя ведь и так многие обижают. Я стараюсь этого избегать, если мне удается. Можешь мне верить.

— Если помнишь, в тот понедельник вечером ты разрешил Сюзн выйти замуж за Эдди, — ты пообещал, что будешь теперь целиком нас обеспечивать, и ей больше не придется каждую неделю приносить матери свою зарплату. Может, ты уже забыл об этом?

— Конечно нет! — с раздражением ответил Сэм. — Еще чего! Зачем постоянно напоминать мне об этом?

— Почему ты так поступил, Сэм?

— Сюзн уже взрослая, ей нужен собственный дом, свое хозяйство.

— Мы все знаем об этом, Сэм. Не беспокойся зря — знаем.

— Нельзя допускать, чтобы она содержала нас. Это нечестно. Всякий раз, когда наши взгляды сталкиваются, я вижу по ее глазам, как ей хочется избавиться от нас, съехать с нашей квартиры. Я слышал, как однажды, после свидания с Эдди, ночью, у себя, она горько плакала. — Сэм уставился на свою шляпу, отмечая на ней пятна пота. — Ну, тогда я и подумал: пора ей замуж, сколько можно терпеть такое положение в доме? И не надо ей мешать.

— Но теперь, когда у тебя снова нет работы, Сэм, — терпеливо рассуждала Энн, — выходит, ей снова придется нас содержать?

— Не будем сейчас говорить об этом, — попросил Сэм, вставая со стула. — Мне бы прилечь…

— Так придется ей содержать нас или нет? Ну-ка, отвечай, не увиливай!

— Думаю, что да.

Энн, удивленная, качала головой.

— И у тебя хватило духа сказать ей, что ты имеешь работу и она может осуществить что задумала — выйти замуж! А ведь ты все лгал, Сэм. Прекрасно знал, что ты безработный и тебе вновь придется висеть у нее на шее. Ах, Сэм, Сэм…

— Да я думал, что недели через три-четыре найду работу, — оправдывался Сэм, расхаживая взад и вперед по комнате на своих коротких, детских ножках. — У многих-то ведь работа еще есть. Говорят, времена меняются к лучшему. Рузвельт работает в Белом доме не покладая рук…

— «Рузвельт»! — горько засмеялась Энн. — Замолчи, Сэм, замолчи, ради Бога!

— Ну и что мне прикажешь делать? — бросил ей Сэм с вызовом. — Скажи-ка! Может, мне лечь и умереть?

— Кто дал тебе в долг эти восемьдесят долларов, Сэм? И где ты нашел такого дурака?

— Какая разница? — отвернулся от нее Сэм. Подошел к окну, выходящему на улицу, и смотрел, как сгущаются вечерние сумерки и крошечными точечками зажигаются во всем городе огоньки.

— Так где ты достал эти несчастные восемьдесят долларов?

Держать оборону уже больше нет сил… Сэм сдался.

— Я написал в Детройт, — он разговаривал с оконной рамой, — Альберту.

— Моему несчастному брату! — воскликнула Энн. — Выходит, и он тоже должен тебя содержать! Да ты, по-моему, уже должен ему никак не меньше тысячи долларов!

— К кому еще я мог обратиться? — резко спросил Сэм. — К кому? Куда? Кто-то же должен помочь мне, как ты считаешь?

— Ну как тебе не стыдно просить у Альберта еще денег? Ты ведь не вернул ему из своего долга ни цента.

— Я все верну. Времена меняются, я надеюсь на лучшее.

Энн лишь засмеялась.