Матрос с «Бремена»

— Уж и не знаю. Здесь, в деревне, тоже очень хорошо. Много интересного можно рассказать о сельской местности.

Фермер кивнул, раздумывая над его словами; загасил сигарету, предложил Эдди:

— Еще по одной?

— Нет, благодарю вас, я еще эту не докурил.

— Послушай, — вдруг сказал фермер, — как думаешь, твой брат навешает тумаков моему пацану?

— Вполне возможно, — невозмутимо ответил Эдди. — Он очень крепкий, мой брат. У него по дюжине боев что ни месяц. Каждый его соперник возвращается домой наложив от страха в штаны. Вот, — Эдди дал полную волю фантазии, — помню, однажды Лэрри побил трех пацанов, одного за другим, за каких-то полчаса. Расквасил им всем носы — можете себе представить? За какие-то тридцать минут! У него ужасный удар левой: раз, два — и бац! Всегда целит только в нюхалку.

— Ну, носу моего Натана он особого вреда не причинит! — засмеялся фермер. — Как его ни обрабатывай — хуже не станет.

— Мой брат, знаете, ужасно талантлив! — Эдди, испытывающего родственную гордость за воина, сражающегося в лесу, понесло. — На фортепиано играет; очень хороший пианист. Вот вы бы его послушали…

— Ну, с таким парнем, — признал фермер, — моему Натану не справиться!

Вдруг из мрака, из-под густой листвы деревьев, вынырнули две фигурки и побрели рядом по еще облитому солнцем клеверному полю. Эдди и фермер поднялись. Через несколько минут уставшие драчуны подошли — руки у них расслабленно болтались по бокам.

Эдди вначале посмотрел на Натана: изо рта сочится кровь, на лбу красуется большая шишка, одно ухо сильно покраснело… Эдди, довольный, улыбнулся, — выходит, Натан все же дрался. Не торопясь приблизился к Лоуренсу. Тот двинулся к нему навстречу с высоко поднятой головой, но досталось этой голове, как видно, немало: волосы взлохмачены, один глаз заплыл, нос разбит, и из него еще капает кровь, — Лоуренс то и дело подхватывет капли и слизывает языком; воротник рубашки оторван, шорты перепачканы глиной; на коленках царапины и ссадины. Но в зрячем глазу сияют искорки — честности и неукротимого духа.

— Ну, идем домой, Эдди? — спросил Лоуренс.

— Конечно! — Эдди похлопал брата по спине и, повернувшись, помахал на прощание фермеру: — Пока!

— Пока! — отозвался фермер. — Понадобится вам моя лодка — берите, не спрашивайте! Катайтесь на здоровье!

— Спасибо. — Эдди подождал, пока противники, с самыми серьезными лицами, обменивались долгим, дружеским рукопожатием.

— До свидания! — попрощался Лоуренс. — Это был хороший бой.

— Да, неплохой, — откликнулся Натан.

Братья пошли рядом, снова через клеверное поле, — теперь по нему пробегали длинные тени. Половину пути преодолели без единого слова — молчание равных, сильных людей, умеющих общаться на языке, что куда убедительнее слов. Тишину нарушало лишь позвякивание монет в кармане у Эдди — тридцать пять центов. Вдруг Эдди внезапно остановил рукой Лоуренса.

— Знаешь, давай пойдем по этой дороге. — И кивнул головой в правую сторону.

— Но домой — по этой, Эдди.

— Знаю. Пошли в город — купим себе мороженого с газировкой. Клубничного мороженого с газировкой.

Хозяин

Портняжная мастерская Гольдштейнов находилась в подвале их дома. Окна наполовину возвышались над тротуаром, и в любую погоду из них вырывалась тоненькая, шипящая струйка пара — это мистер Гольдштейн орудовал своим паровым гладильным прессом.

Гольдштейны были нашими домовладельцами. Миссис Гольдштейн, не жалея усилий, отчаянно возилась с бесчисленными закладными, банковскими займами и умела, по крайней мере визуально, сохранить видимость процветающего дома, хотя сама она, миссис Гольдштейн, не вложила в свою собственность ни цента. Квартплату всегда собирала с особой гордостью, свойственной крупному домовладельцу. Невысокого роста, черноволосая, с черными, жадными глазами и прямой, стройной фигурой, она с особой пунктуальностью собирала деньги у всех своих жильцов — десяти семей, проживающих в холодных, тесных квартирках. У нее был резкий, неприятно пронзительный голос, и, Боже, горе семье, которая не приготовила плату к третьему числу каждого месяца. Честила она их на чем свет стоит, произнося зажигательную, не чуждую ораторскому искусству обвинительную речь, которая громко раздавалась по всему дому, и позорила этих нерадивых жильцов до тех пор, покуда не получала от них причитающуюся ей плату.

Миссис Гольдштейн заправляла и в портняжной мастерской: приходила к клиентам за заказами и относила им готовую одежду; составляла сметы, платила по счетам, собирала деньги. Когда клиент спрашивал у мистера Гольдштейна, сколько он просит за тот или иной заказ, он, пожимая полными плечами, поворачивался к своей швейной машинке, тихо бросая:

— Поговорите об этом с моей женой.

Мой отец сравнивал его с ослами, которые послушно ходили по кругу, приводя в движение жернова мельницы в сельской местности; правда, по его мнению, Гольдштейн куда жирнее их и с ним не столь учтиво обращаются.