Матрос с Гибралтара

Я залпом проглотил обжигающий кофе. Он оказался вполне сносным. Я любил кофе. И уже немало выпил его утром. На площади было одностороннее движение, и грузовики огибали ее непрерывным потоком. Железные опилки сверкали на солнце. Около меня остановился торговец-араб. Он продавал открытки вполне невинного свойства, с видами города. Я купил у него одну. Вытащил из кармана карандаш и написал справа адрес Жаклин, иначе говоря, свой собственный. Я пообещал себе, что сделаю это прежде, чем покинуть Европу. Пока я писал, взгляд мой упал на руки. С Рокки я ни разу не сменил одежды за неимением последней, и у меня не было ни времени, ни потребности слишком часто мыться. Стоя подле меня, официант глядел на порт. Я был ему глубоко безразличен. Но в этот час дня официанты кафе обычно не знают, куда себя девать, и пользуются временным бездельем, чтобы поболтать с клиентами.

— Там живет одна женщина,— проговорил он.— Совершает кругосветное путешествие.

— Это что, прямо так, без остановки вокруг света, что ли?

— Говорят, будто она кого-то ищет. Но чего только не говорят…

— Да, что правда, то правда… Чего только не говорят…

— Вот что точно, так это, что она богата, как Крез. Так что надо же ей чем-то себя занять.

Появился одинокий посетитель и позвал его. Я все пытался придумать, что бы такое написать Жаклин. Но ничего не приходило в голову. Руки у меня были грязные. Я вывел: думаю о тебе. Потом порвал открытку. Пришвартованные яхты покачивались на волнах. Мимо террасы проходили женщины — праздные дамочки, пара-тройка шлюх, высматривающих одиноких и незанятых мужчин. Все они вновь возвращали мои мысли к ней, той, что все еще спала у меня в каюте. Я вспоминал, как она спала, с каким-то бесстыдством. Когда я представлял себе ее слишком явственно, у меня сразу начинало ломить все тело.

Вернулся официант и снова встал около меня. Я заказал мятный ликер со льдом. Мне хотелось заморозить себя до самых внутренностей. Чтобы не испытывать больше боли. И выпил его залпом. Но и мятный ликер тоже вернул меня к ней. Я попытался восстановить в памяти свои флорентийские мятные ликеры, которые занимали меня целиком и которые я в одиночестве выводил наружу вместе с потом, но все было тщетно. Этот ликер был совсем другим, у него был какой-то изнуряющий привкус. Я уже больше не помнил ни жары, ни своего одиночества в эту жару в течение тех пяти дней, что она длилась. Я превратился в человека без воспоминаний. Мне было так же трудно восстановить в памяти Жаклин, как и вкус тех флорентийских мятных ликеров, я уже не помнил ни ее лица, ни ее голоса. А ведь прошло всего шесть дней, как мы расстались.

Должно быть, я просидел в кафе довольно долго. Оно потихоньку заполнялось только что отобедавшими людьми. Официант больше со мной не разговаривал, теперь у него было дел по горло. На террасе уже не осталось ни одного свободного места. Он подошел ко мне и вежливо дал понять, что мне надо бы покинуть заведение.

— С вас сто франков,— проговорил он.— Вы уж извините.

Я вынул бумажник. В нем было все, чем я владел, все сбережения недавней жизни, которая длилась восемь лет и о которой у меня не осталось никаких воспоминаний. Положил на стол стофранковую бумажку и сказал официанту, что хотел бы остаться здесь еще немножко.

— Тогда вам придется что-нибудь заказать.

Я заказал еще кофе. Он тут же принес мне его и сообщил, что теперь с меня причитается сто тридцать пять франков. Я протянул тысячефранковую купюру. У него не оказалось сдачи, и он пошел разменять деньги. Так я выиграл еще минут десять. Выпил кофе. Он обжег мне рот, как аромат ее волос. Вернулся официант со сдачей. Я наконец-то решился уйти. Снова принялся мерить шагами город. Кажется, теперь я чувствовал себя чуть меньше усталым, зато от выпитого кофе так колотилось сердце, что я мог идти только очень медленно. Рестораны пустели. Ветер утих, и жара ощущалась куда сильнее, чем утром. А я все шел и шел. Вскоре до меня донесся бой курантов — два часа. Конечно, я был голоден, но мне и в голову не приходило поесть. У меня хватало других забот, я не знал, вернусь ли на яхту, дам ли ей уплыть без меня. Нашел скверик. Свободную лавочку в тени платана. Уселся и заснул. Проспал, наверное, с полчаса. А когда проснулся, счастье по-прежнему наполняло меня ужасом, и я так и не знал, вернусь ли снова на яхту. Однако, так ничего и не решив, все-таки встал и принялся искать бульвар, по которому сюда пришел. Это отняло у меня какое-то время. Он был все такой же утомительный, перерезанный красными светофорами и пешеходными дорожками, с неспокойной сплошной лентой поднимавшихся из порта грузовиков. Все так же не спеша, тем же самым путем, что и утром, я выбрался на набережную. «Гибралтар» был на месте, весь освещенный солнцем, на палубах ни души. Заправлялись мазутом. Бруно был дежурным. Он подошел ко мне.

— Ты должен вернуться на яхту,— сказал он.

— А разве ты не сходишь в Танжере?

— Где захочу, там и сойду. А вот тебе нужно вернуться.