Матрос с Гибралтара

Я повторял, что так нужно, ничего не объясняя, да и знал ли я сам, нет, не знал, почему это так уж необходимо, чтобы она шла и шла дальше. Временами она верила мне и несколько минут послушно переступала ногами. Потом хмель снова брал свое, и она опять, в который раз, просила оставить ее в покое, всячески стараясь затормозить мое продвижение вперед. Тогда я снова принимался убеждать ее, что ей непременно нужно идти дальше. Ни на секунду не терял я надежды, что в конце концов мы доберемся с ней до площади. И мы добрались. Как и я, она машинально уселась на террасе первого же попавшегося кафе, того самого, где всего какой-нибудь час назад сидел я. Откинула голову на спинку стула и не двигалась, сидя спокойно, с закрытыми глазами. Подошел официант. Тот же самый, что и утром. Узнал меня и поздоровался. Потом как вкопанный встал перед нами и не сводил с нас глаз. Все понял и вежливо улыбнулся.

— Одну минутку,— попросил я.

Он сразу отошел. Я нежно позвал ее:

— Анна…

Она открыла глаза, я убрал ей назад волосы. Она совсем расслабилась. Ей было очень жарко, намокшие волосы прилипли ко лбу.

— Сейчас мы возьмем мороженое,— сказал я.

Подозвал официанта, стоявшего в нескольких метрах от нас и не сводившего с нас любопытного взгляда. И заказал ему две порции мороженого.

— С каким ароматом?

Этот вопрос вызвал у меня приступ смеха. Он снова все понял.

— Думаю, ванильное,— посоветовал он.— Оно лучше всех остальных.

— Нет,— запротестовала она,— не хочу никакого мороженого.

Официант посмотрел на меня вопросительно.

— Два ванильных,— подтвердил я.

Она не возражала. Глядела на прохожих. Теперь их было много. Уже близился вечер. Однако грузовики по-прежнему шли непрерывным потоком. И обычных автомашин в этот час тоже хватало. Вернулся официант с двумя порциями мороженого. Мороженое оказалось не из лучших. Она съела одну ложечку, поморщилась и перестала. Потом с каким-то смутным интересом стала наблюдать, как я ел свое. Я покончил с ним, выскреб до дна. На бульваре образовалась пробка, и вся площадь была запружена грузовиками и автобусами. Два автобуса остановились прямо напротив нашего кафе, один полный девочек, другой — мальчиков. Все автомашины одновременно гудели клаксонами. Мальчишки пели «Подле моей блондинки», а девочки одновременно с ними распевали какую-то английскую песенку. Перед автобусом с мальчишками стоял еще один, с пожилыми американками, растроганно смотревшими на ребят. Шум был невообразимый. Она зажмурилась, явно с трудом перенося все это. Совсем не понимая происходящего и в то же время будто смирившись, как если бы я перенес ее с яхты на эту террасу, пока она спала. Лицо ее было по-прежнему печальным. Но она уже немного протрезвела.

— Ты не ешь свое мороженое?

— Оно не очень вкусное.

Она сморщилась, силясь улыбнуться.

— Но нельзя же оставлять его,— заметил я,— официант может обидеться.

Она сделала еще одну попытку, но нет, опять бросила.

— Не могу.

Мимо нас проходило немало матросов и солдат всех национальностей. Шли они по двое. Перед нашим кафе замедляли шаг и пялились на эту женщину с распущенными волосами и каким-то глупым, испуганным лицом.

— Пожалуй, тебе надо выпить кофе, хорошего, крепкого кофе,— предложил я.

— Почему именно кофе?

— Хороший кофе, от него всегда лучше.

В нескольких метрах от нас стоял официант, отвернувшись в сторону порта, но ни на минуту не теряя нас из виду. Я заказал ему кофе.

— Но почему? — снова удивилась она.

Официант принес кофе. Он оказался не слишком хорошим, чуть теплым. Она сделала маленький глоток и вдруг с отчаянием в голосе, будто вот-вот расплачется, пожаловалась:

— В этом кафе все плохо. Мороженое было никудышное.

— Ничего не поделаешь, так уж здесь во всем городе. Если мороженое плохое в каком-то одном кафе, значит, оно плохое во всем городе, во всех городских кафе. Ведь все кафе снабжает один и тот же мороженщик.

— А как насчет кофе?

— Вот кофе,— ответил я,— это совсем другое дело. Если хочешь, можно заказать, чтобы его приготовили нам прямо в кофеварке с фильтром.

— Ой, лучше не надо,— запротестовала она.

Взяла сигарету. Но зажигалка упорно не хотела подчиняться. И она долго жалобно вздыхала. Я вытащил у нее изо рта сигарету и зажег. Обычно она никогда не огорчалась из-за такого рода мелких неприятностей и никогда ни на что не жаловалась. Теперь курила, скривив губы от отвращения.

— Уж лучше бы мы остались на яхте,— пожалела она, потом добавила: — Вот всегда так, стоит только сойти на берег.

Я почувствовал, как лицо у меня буквально перекосилось от неудержимого смеха. Она этого даже не заметила.

Перед нами тянулась улица, заполненная до краев. Автобусы, автомобили и грузовики в адском шуме плотными рядами проплывали мимо террасы.

— Больше никогда не сойду на берег,— пообещала она.

— Ничего не поделаешь, все равно придется,— возразил я,— в Дагомее, у этих Эпаминондасовых эве.

Она улыбнулась мне так приветливо, как только смогла.