Матрос с Гибралтара

— А ты знаешь, какой фильм мы будем с тобой смотреть?

— Что за вопрос,— ответил я,— конечно, знаю.

Она обернулась, у нее было такое лицо, будто она подозревала меня в каких-то злокозненных замыслах.

— Мне надо тебе кое-что сказать,— сообщил я.

— А при чем же здесь кино? — не поняла она.

— Кто знает…

Теперь мы вышли к бульвару, что соединял уже известную нам площадь с портом. По нему шли длинные вереницы грузовиков с железными опилками и углем. Я остановился перед одним из переходов. У нас вовсе не было никакой необходимости переходить на другую сторону, и, думаю, она тоже вполне отдавала себе в этом отчет, однако ничем не подала виду.

— Нам надо перейти на другую сторону,— сказал я.

Да-да, уверен, она прекрасно все понимала, ведь на другой стороне бульвара не было видно ни одного кинотеатра. Притом она уже почти окончательно протрезвела. Дорожный полицейский в белом, стоя на каком-то странном возвышении, почти таком же белоснежном, как и он сам, точными жестами регулировал движение чудовищных монстров со стружками. Стоило ему едва заметно махнуть затянутой в перчатку рукой, как они тут же послушно останавливались, натужно скрипя тормозами.

— Глянь-ка на этого регулировщика,— заметил я.

Она посмотрела и улыбнулась. Я пропустил сперва один, потом другой сигнал для пешеходов. Всякий раз, будь то для пешеходов или для грузовиков, разрешение длилось три минуты. Народу хватало и здесь и там.

— Как долго,— заметила она.

— Да, очень долго,— согласился я.

Сигнал сменился в очередной раз. Теперь снова настал черед машин. Мощно взревев, тронулся с места в путь груженный ящиками грузовик. На пешеходной дорожке теперь не осталось никого, кроме нас. Регулировщик повернулся вполоборота и раскинул руки в стороны, словно распятый Христос. Я обнял ее за плечи и повлек за собой вперед. Она видела все — тронувшийся с места грузовик, опустевшую, без единого пешехода, дорожку. И подчинилась не сопротивляясь. Впервые у меня не было ощущения, будто я тащу ее за собой силком. Мы резко рванулись вперед. Крыло грузовика слегка задело мне колено. Послышался женский вопль. Незадолго до того, как мы добрались до середины проезжей части бульвара, где был островок безопасности для пешеходов, и как раз после женского вопля и под отчаянные крики регулировщика я признался, что люблю ее.

Она застыла около островка безопасности. Я крепко-прекрепко прижал ее к себе, чтобы она не упала прямо под грузовики. В общем-то, я не сказал ей ничего такого особенного. Так, слова среди тысяч других слов, какие я мог бы ей сказать. И все-таки, думаю, с тех пор как она потеряла своего Гибралтарского матроса, у нее впервые возникла потребность услышать от кого-то эти слова. Неподвижно, сразу побледнев, она застыла около островка безопасности.

— Документы! — прорычал регулировщик.

Одной рукой прижимая ее к себе, я вытащил свое удостоверение личности и протянул его регулировщику. Тот не так уж и рассердился. Видя, что она в полной прострации, должно быть, подумал, что она ужасно испугалась, как бы я не попал под машину. Она смотрела на него с улыбкой, так, будто это он и занимал все ее помыслы. Регулировщик заметил это и улыбнулся ей в ответ. Потом вернул мне удостоверение и сделал пол-оборота, чтобы остановить грузовики и дать нам перейти дорогу. Мы перешли на другую сторону.

— Мне что-то не очень хочется идти в кино,— призналась она.

И рассмеялась. Я тоже засмеялся. Улица кружилась вокруг нас, словно цирковой манеж. После того что я сказал ей, голова у меня шла кругом. Мы повернули назад и снова пересекли бульвар в противоположном направлении, на сей раз не нарушая правил и при надлежащем сигнале. Регулировщик, похоже, не на шутку удивился, но все-таки снова улыбнулся. Кинотеатр мы нашли на небольшой улочке, что шла перпендикулярно бульвару. А на яхту вернулись незадолго до ужина. И снова Лорану пришлось ждать нас, чтобы продолжить плавание.

*

Путешествие длилось десять дней.

И оказалось спокойным и веселым.

Я стал серьезным человеком. Это началось после Танжера и все еще продолжалось. И она, она тоже сделалась серьезной, для нее тоже это началось после Танжера и, как и у меня, все еще продолжалось. Нет, я вовсе не собираюсь утверждать, будто мы оба стали совсем уж серьезными людьми, когда прибыли в Котону, но все же куда серьезней, чем отправляясь в путь. Стать серьезными — дело долгое и многотрудное, это вам кто угодно скажет, и, конечно, за день или даже за десять по-настоящему серьезным не станешь, разве что только начнешь.

Короче, плавание оказалось спокойным и веселым.