Матросская тишина

По виду врачу было где-то чуть побольше сорока. Судя по его толстым двухслойным очкам, можно было заключить, что у него была большая близорукость. А поэтому всякий раз, когда Он проходил мимо дверей палат и читал номера табличек, то щурил глаза и замедлял шаг. А когда говорил, то хмурился и ладонью правой руки тер лоб. Как видно, это была его привычка.

— Будьте спокойней, ровней, как будто вы виделись только вчера.

— А как мама себя чувствует, доктор? — почти шепотом, боясь нарушить коридорную тишину больницы, спросил Валерий.

— Сейчас лучше. А было плохо.

— Она лежит или ходит?

— У нее пока строгий постельный режим. Режим больного, перенесшего тяжелый инфаркт миокарда. Всего несколько дней назад она переведена из палаты реанимации.

«Инфаркт», «реанимация»… — все это было для Валерия пугающими, непонятными словами, которые он слышал много раз и раньше, но пока еще никак не мог связать их со здоровьем своей матери, сильной и цветущей женщины, в юности мастера спорта по фехтованию.

Первым в палату вошел врач, сделав Валерию знак, чтобы он подождал его в коридоре. Минута Валерию показалась длинной. А когда врач открыл дверь и кивком головы пригласил его войти в палату, Валерий затаив дыхание сделал несколько робких шагов, скользя взглядом по койкам. На одной из них, слева в углу, у окна, лежала мать. Валерий подошел к ней. Он видел, как вздрогнули ее губы, как к вискам из глаз сбежали две крупные слезы. Она хотела что-то сказать, но губы ей не повиновались.

Валерий склонился над матерью, поцеловал ее. Широко открытыми глазами она смотрела на сына, и в глазах ее светилось столько любви и нежности, что, казалось, ей было страшно заговорить. И только когда врач вышел из палаты, сказав, что через несколько минут он вернется, она еле слышно произнесла пересохшими губами:

— Сынок… Они выпустили тебя…

— Да, мама, они меня выпустили. Я не виноват. Об этом сказал сам следователь.

— Ты видел себя в зеркале? — еле слышно произнесла мать.

— А что, я похудел? — не понимая, что хочет сказать мать, вопросом на вопрос ответил Валерий.

— У тебя седые волосы. Что они с тобой сделали… — К горлу Вероники Павловны подступили рыдания.

— Там очень плохо было, мама, — с трудом сдерживая подступивший к горлу комок, проговорил Валерий. — Ты только не расстраивайся, тебе нельзя… У нас все будет хорошо.

В палату вошел врач и положил пальцы рук на пульс Вероники Павловны. Потом, повернувшись к Валерию, спокойно сказал:

— Для первого раза достаточно. Приходите дня через три.

— Сынок, ключи от квартиры у дворника. Не забудь поливать цветы.

Валерий наклонился над матерью и прислонился щекой к ее губам.

— Поцелуй меня, мама. — По дрогнувшим пересохшим губам матери, которые он ощутил щекой, по ее прерывистому дыханию Валерий почувствовал, что она плачет.

Из палаты он выходил со слезами на глазах. Но мать их не видела. Их видел врач.

Глава двадцать шестая

На двери своей квартиры Валерий увидел приколотую булавкой записку, написанную рукой отчима: «Меня не будет три дня. Я в отъезде. Корреспонденцию и все остальное — оставляйте в почтовом ящике внизу». Ниже стояло вчерашнее число.

«Вот это номер! — подумал Валерий, но тут же даже обрадовался. — А впрочем, зачем он мне сейчас?.. Еще будет расспрашивать, как я попал в тюрьму, за что попал…»

Вспомнив, что свои ключи мать передала дворнику дяде Сене, Валерий спустился вниз и нажал кнопку звонка в квартире на первом этаже. Старуха, открывшая ему дверь, сердито буркнула:

— Нет его!.. — и тут же, не ожидая дальнейших вопросов, захлопнула дверь.

Около трех часов Валерий бродил по соседним с их домом улицам и переулкам, несколько раз возвращался в свой двор и снова затаив дыхание звонил в квартиру дворника. И всякий раз жена его, седая толстая старуха в засаленном цветастом фартуке, открыв дверь и вынося с собой аппетитный запах кипящего клубничного варенья, говорила почти одну и ту же фразу:

— Нету… Не пришел еще…

Хотелось есть. Полтинник, который дал Ладейников, Валерий истратил на маршрутное такси и на метро. После половника овсяной каши на маргарине и чашки теплого мутного чая с куском черного хлеба, утром поданных в камеру через окошечко, во рту не было ни росинки. Проходя по улице Горького мимо автоматов с газированной водой, Валерий останавливался, жадно шарил взглядом по мокрому асфальту в надежде найти хоть копейку («Пойдет и без газа!..») или трояк («Эх, сейчас бы с сиропом!..»), оброненные и не поднятые кем-то, но никто денег не потерял. А пить хотелось все сильнее и сильнее.

Сверкнула неожиданная мысль: уехать к подруге матери, живущей на даче в Клязьме, но мысль эта обожгла страхом: «Я взят на поруки!» И тут же решил: как только он попадет домой, так сразу же возьмет денег и пойдет в кафе. Наестся досыта. Где всегда лежат у матери деньги, Валерий знает. А может, чего-нибудь найдет в холодильнике. Ведь отчим хоть и не обедает дома, но утром и вечером он что-то же ест… Но лучше всего он пойдет сразу же в кафе, оно открыто до десяти вечера. В кафе ему входить не запрещено. Кафе — это не ресторан.