Матросы

Ничего не ответил Петр. Шутить ему не хотелось, ругаться тоже. Теперь весы перетянули — Камышев оказался потяжелее своего «любимого бригадира, начитанного человека». Кроме того, Камышев одним махом распутал все мысли Петра. Да, для него Камышев не безразличен, присмотреться к нему построже не мешает. Прошлый отпуск весь ушел на гулянки, танцы с гармошками, теперь другое дело. Вряд ли и Камышев попусту тратит на него свое время.

В кабинет без стука протиснулась игривая, складная фигурой и празднично одетая бабенка.

— Прошу простить, товарищи начальники, — кокетливо поправляя волосы под платком, сказала бабенка. — Ждала, ждала, решила без доклада. Свое же, кровное правление. Можно присесть?

Камышев придвинул ей стул.

— Садись, милая. Чем можешь оказать доверие своему кровному правлению?

— Безвозвратной ссудой, Михаил Тимофеевич, — нараспев ответила женщина, покачиваясь на скрипевшем стуле.

— Сколько и какой?

— Муки прошу, деньгами тоже прошу. Заявление у этого вашего молодого, кучерявенького. Может, какие там точки или запятые не на месте поставила… Извините…

— Разберемся, посоветуемся на правлении.

— Спасибо, заранее спасибо. Еще прошу, Михаил Тимофеевич, — затараторила женщина, озорновато поглядывая на Петра, — коней дать или машину на воскресенье.

— Для чего?

— Тоже спрашиваете! — женщина застенчиво засмеялась. — Нужно в город… Женские дела…

— К доктору, что ли, опять?

— Ну зачем вы пытаете, Михаил Тимофеевич? Разные дела-то бывают.

— Коней не будет, — отрезал Камышев.

— Как так не будет?

— Очень просто. Горький опыт! Как воскресенье, так подавай тебе транспорт.

— А зачем он мне в будний день!

— Да доктора в воскресенье не принимают! — в сердцах прикрикнул Камышев. — Ведь врешь, ясное дело врешь.

Женщина сердито поджала губы, обратилась К Петру:

— Вот они нас как привечают.

Петр покрутил в руках бескозырку, делая вид, что внимательно перечитывает надпись на околыше.

Камышев взял бабенку под локоть, приподнял со стула и миролюбиво вывел из кабинета.

— Замечаете, какая непоследовательность? Возмутился, от души возмутился и сразу осадил назад… — Латышев неодобрительно прислушался к затухающему спору за дверями. — У него у самого еще живучи настроения собственника… в колхозном масштабе. Его легко уговорит вот такая взбалмошная бабенка. Конечно, легче всего завоевывать дешевый авторитет, меняя на него интересы государства…

Вернулся смущенный Камышев. Занял место за столом.

— Успокоил? — спросил его Латышев.

— Успокоил.

— Чем? — спросил Латышев.

— Обещал.

— Напрасно.

— Знаю.

— А потакаешь.

— Колхоз — большая крыша. Пришла непогода — есть где спрятаться.

— Она же перекупщица, какая для нее непогода? Ты же знаешь. Ей бы только на базар…

— У всех базар в голове, Латышев, — проговорил Камышев, — так уж испокон веков крестьянский ум устроен. Пока идет перестройка, снисходить нужно.

— Ненормально же это.

— Почему ненормально? Колхозник честно выполняет хлебозаготовки, мясопоставки, масло сдает, яйца, шерсть, о цене не думает.

— А излишки, Михаил Тимофеевич? Базар да базар. Только и слышишь.

— В терны густые заберемся — сами не продеремся. Раз государство колхозные рынки держит, значит, базар нужен. Нет в нем зазора. Наше дело — двигать колхозную жизнь. Сделать всех колхозников зажиточными. Без базара как сделаешь?

— Мы еще продолжим этот разговор.

— Я, милый мой человек, партийной учебы не пропускаю, меня не легко в гололедку расковать. А потом — у меня факты!

— Какие факты?

— Десятое заявление поступило за неделю, бабы на шелководство просятся, на коконы, а кукурузу не хотят рушить.

— И что же?

— Отгадай загадку.

— Ты же сам мудрец, Михаил Тимофеевич.

— Что тут мудрить, все ясней ясного. — Камышев вытащил из папки бумагу и передал ее Архипенко.

— На третейское разбирательство? — Петр улыбнулся.

— Погляди…

Петр узнал почерк Маруси. Чувствуя, что краснеет с затылка, он вслух прочитал бумагу. Матрена Кабакова тоже просила перевести ее с полеводства «на коконы».

— Какой же вывод, Михаил Тимофеевич? — спросил Латышев.

— Не понял разве?

— Понял буквально, — Латышев сам перечитал заявление, поднял на Камышева холодные глаза.

— Каждое заявление колхозников как басня, — пояснил Камышев, — оно коротко, просто и содержит смысл, не выраженный словами… Ты же знаешь, что всех работающих на коконах мы отовариваем на трудодни шелками, точно так же, как за свеклу — сахарным песком и хлопчаткой. Вот у Матрены и созрела мысль: добыть дочке шелковое платье натурой с трудодня. А дочка — невеста! Как ты думаешь, Петр?

— Бьете вы, как из зенитного автомата, — пробурчал тот, не ожидавший такого вопроса.

— Я, милый ты человек, бью по видимой цели, а?

— Пожалуй, по видимой…

— Ты не смущайся, старшина, — ласково заметил Камышев. — У нас свой порядок. Нас в райкоме похвалили за формирование новых семей. Тебя здесь два года не было? Ну вот, за это время сформировали пятьдесят шесть новых семейств. Точно, Латышев?

— С Хорьковым — пятьдесят семь, — поправил Латышев.