Маугли

Он перешагнул на тряскую почву на краю болота, хорошо зная, что буйвол не бросится туда за ним, и побежал дальше, смеясь над его яростью.

– Вот там звезда сидит над самой землей, – сказал он и пристально вгляделся в нее, сложив руки трубкой. – Клянусь буйволом, который выкупил меня, это Красный Цветок, тот самый Красный Цветок, возле которого я лежал еще до того, как попал в Сионийскую Стаю! А теперь я все видел и надо кончать мой бег.

Болото переходило в широкую луговину, где мерцал огонек. Уже очень давно Маугли перестал интересоваться людскими делами, но в эту ночь мерцание Красного Цветка влекло его к себе, словно новая добыча.

– Посмотрю, – сказал он себе, – очень ли переменилась человечья стая.

Позабыв о том, что он не у себя в джунглях, где может делать все, что вздумается, Маугли беззаботно ступал по отягченным росою травам, пока не дошел до той хижины, где горел огонек. Три-четыре собаки подняли лай, – Маугли был уже на окраине деревни.

– Хо! – сказал Маугли, бесшумно садясь и посылая им в ответ волчье глухое ворчание, сразу усмирившее собак. – Что будет, то будет. Маугли, какое тебе дело до берлог человечьей стаи?

Он потер губы, вспоминая о том камне, который рассек их много лет назад, когда другая стая изгнала его.

Дверь хижины открылась, и на пороге появилась женщина, вглядывающаяся в темноту. Заплакал ребенок, и женщина сказала, обернувшись к нему:

– Спи! Это просто шакал разбудил собак. Скоро настанет утро.

Маугли, сидя в траве, задрожал, словно в лихорадке. Он хорошо помнил этот голос, но, чтобы знать наверняка, крикнул негромко, удивляясь, как легко человечий язык вернулся к нему:

– Мессуа! О Мессуа!

– Кто меня зовет? – спросила женщина дрожащим голосом.

– Разве ты забыла? – сказал Маугли; в горле у него пересохло при этих словах.

– Если это ты, скажи, какое имя я дала тебе? Скажи! – Она прикрыла дверь наполовину и схватилась рукой за грудь.

– Натху! О, Натху! – ответил Маугли, ибо, как вы помните, этим именем назвала его Мессуа, когда он впервые пришел в человечью стаю.

– Поди сюда, сынок! – позвала она.

И Маугли, выйдя на свет, взглянул в лицо Мессуи, той женщины, которая была добра к нему и которую он спас когда-то от человечьей стаи. Она постарела, и волосы у нее поседели, но глаза и голос остались те же. Как все женщины, Мессуа думала, что найдет Маугли таким же, каким оставила, и удивленно подняла глаза от груди Маугли к его голове, касавшейся притолоки.

– Мой сын… – пролепетала она, падая к его ногам. – Но это уже не мой сын, это лесное божество! Ах!

Он стоял в красном свете масляной лампы, высокий, сильный, красивый, с ножом на шее, с черными длинными волосами, разметавшимися по плечам, в венке из белого жасмина, и его легко было принять за сказочное божество лесов. Ребенок, дремавший на койке, вскочил и громко закричал от страха. Мессуа обернулась, чтобы успокоить его, а Маугли стоял неподвижно, глядя на кувшины и горшки, на ларь с зерном и на всю людскую утварь, так хорошо ему памятную.

– Что ты будешь есть или пить? – прошептала Мессуа. – Это все твое. Мы обязаны тебе жизнью. Но тот ли ты, кого я называла Натху, или ты и вправду лесной бог?

– Я Натху, – сказал Маугли, – и я зашел очень далеко от дома. Я увидел этот свет и пришел сюда. Я не знал, что ты здесь.

– Когда мы пришли в Канхивару, – робко сказала Мессуа, – мой муж поступил на службу к англичанам, и мы получили здесь немного земли. Она не такая хорошая, как в старой деревне, но нам немного надо – нам вдвоем.

– Где же он, тот человек, что так испугался в ту ночь?

– Вот уже год, как он умер.

– А этот? – Маугли указал на ребенка.

– Это мой сын, что родился две зимы назад. Если ты Бог, подари ему Милость Джунглей, чтобы он оставался невредимым среди твоего… твоего народа, как мы остались невредимы в ту ночь.

Она подняла ребенка, и тот, забыв о своем страхе, потянулся к ножу, висевшему на груди Маугли. Маугли бережно отвел в сторону маленькие руки.

– А если ты Натху, которого унес тигр, – с запинкой продолжала Мессуа, – тогда он твой младший брат. Я разведу огонь, и ты напьешься горячего молока. Сними жасминовый венок, он пахнет слишком сильно для такой маленькой комнаты.

Маугли пил теплое молоко долгими глотками, а Мессуа время от времени поглаживала его по плечу, не будучи вполне уверена, ее ли это сын Натху или какое-нибудь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому, что он жив.

– Сынок, – сказала наконец Мессуа, и ее глаза блеснули гордостью, – кто-нибудь уже говорил тебе, что ты красивее всех на свете?

– Что? – отозвался Маугли, ибо, разумеется, никогда не слыхал ничего подобного.

Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно было взглянуть на его лицо.

– Значит, я первая? Так и следует, хотя редко бывает, чтобы сын услышал от матери такую приятную весть. Ты очень красив. Я в жизни не видывала такой красоты.

Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через плечо, а Мессуа снова рассмеялась и смеялась так долго, что Маугли, сам не зная почему, начал смеяться вместе с ней, а ребенок перебегал от одного к другому, тоже смеясь.