Живой образ судьбы мединцев – семейство Сада ибн Убады. Это имя оставило после себя неизгладимую и славную память, и его можно поставить в один ряд с величайшими именами истории как на Востоке, так и на Западе – Мухаммеда и Абу Бакра, Карла Великого и Изабеллы Кастильской. Но их всегда преследовали неприятности. Они начались с Сада и закончились Боадбилем. Эти два имени разделяет восемь с половиной столетий. Но оба их носителя умерли на чужбине, оплакивая свое прошлое величие. Отважный сторонник ислама во всех битвах, которые вел Мухаммед против язычников, Сад едва не был избран халифом ансарами, когда мекканские мухаджируны потребовали это право для себя. В результате непорядочности некоторых мединцев и из-за прибытия племени, преданного мухаджирунам, последние внесли больного Сада на носилках в бурлящую толпу, где его подвергли оскорблениям и едва не раздавили. Поклявшись, что он никогда не признает Абу Бакра, и не в силах выносить зрелища победы своих врагов, Сад удалился в Сирию, где его настигла загадочная смерть. В неком удаленном и пустынном месте – так гласит легенда – он был убит джинном, а его сыновьям об убийстве сообщили рабы, заявившие, что слышали голос из колодца, вещавший: «Мы убили вождя хазрадж, Сада ибн Убайду: мы выпустили в него две стрелы, пробившие его сердце». Правда, более рационалистичные историки утверждают, что Сад умер от укуса рептилии. Боадбил тоже, лишившись короны, отбыл в далекую и негостеприимную страну. С вершины высокой скалы, до сих пор носящей имя El ultimo sospiro del Moro – «последний взгляд мавра», он бросил прощальный взор на свою возлюбленную Гранаду – город, которому нет равных в мире.
Глава 12
Сумайл Ибн Хатим
В ранние дни своего правления Абу-л Хаттар относился ко всем сторонам с одинаковой беспристрастностью, и, хотя он был кельбитом, сами кайситы, коих было много в войске, сопровождавшем Балджа в Испанию, на него не жаловались. Однако такая умеренность была исключительной в арабе, и его природные антипатии довольно скоро проявились. В двух случаях ему надо было свести счеты с кайситами: в Африке он лично стал жертвой их тирании, а в Испании они казнили его соплеменника Сада, сына Джоваза. Об этом человеке Абу-л Хаттар нередко говорил: «Я бы с радостью позволил отрубить себе руку, чтобы только вернуть его к жизни». Вернуть друга к жизни он не мог, зато имел возможность отомстить, что и сделал весьма успешно. На самом деле он действовал с такой безжалостностью по отношению к кайситам, которых заподозрил в причастности к смерти друга, что имел полное право заявить в одной из своих поэм:
«Хотел бы я, чтобы сын Джоваза узнал, с какой страстью я взял его дело в свои руки. Чтобы отомстить за его смерть, я убил девяносто человек: они лежали на земле, словно пальмы, поваленные ураганом».
Такая неразборчивая месть, естественно, должна была рано или поздно привести к новой вспышке гражданской войны. Кайситы, однако, которых в Испании было меньше, чем йеменитов, не спешили освободиться от ситуации, ставшей для них невыносимой. Их сдерживаемая ненависть не перелилась через край, пока не была скомпрометирована честь их вождя. Человек из маадитского племени кинана поспорил с кельбитом и предстал перед правителем с просьбой рассмотреть его дело. Правота была на его стороне, однако правитель проявил вопиющую пристрастность и принял решение, направленное против него. Кинанит выразил протест против столь явного беззакония перед кайситским вождем Сумайлем ибн Хатимом из племени бени килаб, который сразу же направился во дворец и, упрекнув правителя за проявление пристрастия в пользу своего соплеменника, потребовал правосудия для кинанита. Правитель ответил ему грубо, Сумайль возразил в том же тоне, после чего его избили и вытолкали из дворца. Вождь перенес все издевательства стоически, без жалоб, со спокойным презрением, однако результатом такого обращения стал беспорядок в его головном уборе. Посторонний человек, стоявший у ворот дворца, воскликнул:
– Что случилось с твоим тюрбаном, Абу Джаушан? Он в беспорядке.
– Если у меня есть соплеменники, они все исправят, – ответил кайситский вождь.