Maxximum Exxtremum

До встречи с «позишен намбер ту» оставалось меньше получаса! Я помчался бегом, запрыгнул в первый попавшийся автобус. Вновь бегом. Кто-то белеется на нашей лавочке у мусорки — она — белая вельветовая курточка, беловатое гладкое личико, светло-блядской помадой накрашенные губы (специально для меня!), распущенные волосы.

9.

— Давно ждёшь?

— Да уж минут двадцать я здесь…

— Ну извини, — я присел рядом, пытаясь отдышаться, закуривая, начиная ощупывать деньги в кармане армейских штанов.

«Что ж ей надо?» — пытался придумать я, но задавать идиотский вопрос «Как дела?» не стал. Она, наконец, сама осведомилась, как у меня жизнь. Я выложил всё, без умысла и подготовки: «Как всегда, хуёво, живу бедно, денег мало, в холупе уже холодно, крыса, падла, всё жрёт и спать не даёт, одиноко, все надоели, пью самогон с Федей».

Она осторожно сказала, что это ещё что — вот ей-то как сейчас хреново.

— Да тебе-то что, дочь моя! — выпалил я, даже вскочив со скамейки, застыв над ней в непонятной стойке, будто выбирая, что сделать — ударить её или заключить в объятья.

Она шмыгала носом, утиралась платком и чуть ли не плакала. Было уже прохладно. Я присел опять — к ней поближе.

И она, мало-помалу, своим ставшим непривычно тонким, словно сорванным голосом, изредка всхлипывая и подкашливая, стала рассказывать о своей жизни последних месяцев. Что она вот не может больше так жить и не знает, что делать. Что Толя её обижает и даже бьёт, почти бьёт. Он говорит, что она рахоба неповоротливая и ни хрена не может делать. Приходит поздно, заваливается и говорит: давай жрать! («Что ж тут удивительного, сие весьма поощрительно», — цинично вставил я вокалом интеллигентного доктора.) Какая тут любовь?! — сплошная нервотрёпка! Он говорит: ты чё книжек обчиталась да фильмов обсмотрелась?! — это реальность, это взрослая жизнь, это бизнес! Я, мол, работаю, а ты целый день прохлаждаешься в моей квартире! Да подавись ты своей квартирой! Я между прочим целый день, целый день — Лёшь, поверь мне, правда! — мою, готовлю, убираю, туда-сюда… А этот приходит: чё да чё, дай да давай, заткнись да молчи, уйди да пошла!.. И папаша его такой же — я к ним приеду, вроде в деревню вроде бы как отдохнуть — давай, блять, все выходные его дом — трёхэтажный коттедж — что там, блять! — отпидораживать! То не так, это не этак! — не угодила ни в чём! А я только терплю — думаю: ладно и ладно, может потом… Да нет же — папаша — вроде уж как дело к свадьбе подходит — всё больше его на меня подначивает — мол, что она да как (наверно, он, дурак, ему брякнул, что я кололась), на хера она тебе нужна такая — чёрного, мол, кобеля не отмоешь добела (я, извините, невольно хгыгыкнул) — ты пацан молодой (тридцатник, блять, послезавтра!), видный, умный (ага, долбоёб хуев припадочный!), квартира у тебя трёхкомнатная (да подавись ты своей квартирой!), перспективы есть — найдёшь себе бабу нормальную, молодую-красивую…

Она поднесла платок к глазам, тихонько всхлипывая.

— Ну-ну, не плачь, дочь моя… — я дотронулся рукой до её плеча. От неё пахло хорошими духами. Лицо её было будто матовое.

— Всё, я ухожу, Лёшь, я больше не могу, — резюмировала она.

— Но, дочь моя… Вы уже целый год прожили вместе, собирались пожениться… Всякое бывает в жизни — поссорились, потом помиритесь… — было завёл благородную дребедень я.

— Нет! — вскрикнула она, — я уйду! Пусть плачет, рыдает, угрожает — как хочет… Я больше не намерена это фуфло терпеть! Все меня переубеждают — но я всё равно… Но ты-то, ты-то, Лёшь, что скажешь?

Я был польщён особым ко мне обращением и высказал по своему обыкновению всё напрямую.