Maxximum Exxtremum

Завтрак был в девять — и это главное. Затем семинары, на которых сидели все 17 нас (плюс организаторы: Славникова, Пуханов, Личагина, плюс жюри, плюс Данила с Соколом) и обсуждали творчество друг друга. На семинаре первом выяснилось, что «о(б)суждение тв-ва О. Шепелёва» откладывается до самого последнего семинара, и что в кулуарах пипол наиболее бурно обсудил и активно продолжает обсуждать именно его скромную персоналию. Причём чуть ли не с каждой минутой выяснялись вопиющие несоответствия меня «как реальной личности» сложившемуся при прочтении образу автора — и это было заметно. Света Эст, восемнадцатилетняя фитнессовая натур-блондинка, попавшая сюда из-за рассказа о балерине с двусмысленным названием «I позиция», сформулировала это так: «Я думала, это такой очкарик крючковатый и прыщавый — сидит себе, зажавшись, дома в углу, мастурбирует и пишет поклёп на женский пол… А тут подходит чувак в камуфляжных штанах и мартинсах с причесоном а-ля Бекхэм и называет фамилию Шепелёв!» Ещё на выходе из автобуса ко мне подошли знакомится Николай Кононов (член жюри) и Саша Кирильченко (собрат по «крупной прозе»), но я по своему обычаю не придал им значения. Когда на второй день наконец-то прибыл Александр Кабаков (председатель жюри), то он, войдя и усаживаясь за стол, сразу спросил шёпотом: «А где Шепелёв?» — что и естественно, сами понимаете: после того, что прочитано, хочется посмотреть в глаза человеку, которым это написано! Открыв веки, взглянув из-под очков, он успокоился — Кононов сформулировал это так: «Вы не маньяк, вы нормальный писатель и вполне адекватный молодой человек, у вас светлый взгляд, красивые голубые глаза…» Ну да — очень красивые!

В девять часов вечера всё заканчивается — и это главное: ты сыт, напичкан информацией, весь возбуждён и находишься в замкнутом пространстве станции… Вполне естественно в таких условиях потянуться к нему, родному. Пошли с Толей Рясовым (моим соседом по номеру, вторым и последним собратом по редкому в нашем возрасте ремеслу романиста — ещё в автобусе я испытывал чуть ли не ненависть, презрение и омерзение, рассуждая в духе Св. Эст, подумав, что «вот он, Рясов» на другого чувака!) в бар: самое дешёвое пиво — 60 р., сигареты — 50 р. Вытянули по бутилочке и, как лошки, разошлись. Я подошёл к Соколовскому и намекнул на их с Данилою известность как людей вполне себе литературных. На что он ответствовал, что в первый день они не могут себе позволить так резко и низко пасть в глазах жюри, поскольку, сам понимаешь, впереди целая неделя, в течение которой они будут заниматься тем же, а под конец ещё ожидается файнел фуршет. Хочешь, говорит, приходи курить ганджу. На что я тяжело плюнул, вздохнув. «Ну если уж совсем будет невмоготу, — сделал оговорку добрый Сокол, — у нас есть одна четвёрочка водки, но это, так сказать, НЗ».

Я крепился около часа. Когда зашёл к ним в номер, на тумбочке в клубах табачного и конопляного дыма стояла она заветная, наполовину уже ополовиненная. И полбанана. Я незамедлительно вылил её в рот и закусил чем Бог послал. Публику, видимо, это не очень порадовало, но что я могу поделать?.. Мне тоже не стало особенно лучше, и я приуныл — целая неделя впереди!

Второй день, однако, я уже завершил блеванием в сортире — как вы знаете, мне, дабы опуститься до такого, требуется довольно изрядное количество стронг-дринка.

Самостоятельно ходить я уже не мог, и Таня любезно вызвалась меня сопроводить до номера. Мы вынуждены были обняться — конечно-конечно, медсестра тащит раненого бойца (кстати, фантазия из её стихов). Потом я как-то немного отстранился, перехватился — помню её горячую мягкую ладонь, острые ноготки. Она открыла № моим ключом (долбаные магнитные карточки, которые постоянно размагничиваются — ещё один элемент кондового космофутуризма!), сгрузила меня на постель, хотела, по-моему, даже разуть… На соседней кровати в полутьме посапывал Рясов. Она села на стул возле меня и чего-то ждала — даже знаю чего. У меня был отвратительнейший «вертолёт» — всё было какое-то зелёное, в том числе наверное и я сам. Если уж продолжать тему взгляда со стороны, то Таня потом рассказывала мне, что я лежал, сжавшись комочком, тяжело дышал и стонал, и ей было очень меня жалко. Я ей верю, она очень добрая. Как только она вышла, я пополз в сортир.

32.