Мазарини

Ларошфуко, конечно, был резок. Но, надо признаться, кардинал очень рассчитывал на поддержку молодого принца Конде, с которым незадолго до проведения этой военной кампании помирился. Они взаимно пообещали не ссориться в будущем и скрепили это обещание большим застольем, данным в их честь маршалом де Граммоном, общим другом как одного, так и другого. Все знают цену обещаниям, но даже самые хитрые и дальновидные люди нередко обманываются на сей счет. Ведь так хочется верить в собственную победу!

Вера Мазарини в успех своего предприятия реально опиралась на имеющиеся у него ум, деньги, авторитет в Королевском совете, любовь и поддержку королевы и блистательные дипломатические успехи за границей. Ведь для всей Европы Франция – это прежде всего ее первый министр, которого уважали, ценили и боялись. Кардинал полагал, что успехи французского оружия – это успехи «его оружия» и они удержат народ и парламент в повиновении и страхе. Поддерживаемый во всем Анной Австрийской, первый министр решил открыто перейти в контрнаступление. 26 августа 1648 года должен был состояться торжественный благодарственный молебен в соборе Нотр-Дам в честь одержанной французами победы. Накануне этого дня Мазарини отдал приказ об аресте президентов парламента Бланмениля и Шартона, а также советника Большой палаты семидесятитрехлетнего Брусселя.

Удар был достаточно дерзок, поскольку означал нанесение оскорбления не только населению Парижа, считавшего Брусселя своим покровителем, но еще и парламенту. Чиновники могли усмотреть в этом покушение на собственную свободу. Старый советник пользовался большой популярностью у парижан. Считалось, что он вел скромный образ жизни, жил с семьей на небольшую ренту на улице Сен-Ландри, нередко покровительствовал обиженным. Но существовало и другое мнение: «Он скрывал громадную амбицию под фальшивым рвением к общественному благу. Так как он не мог похвастаться своей удачей… он задумал исправить ее, заставив себя бояться. Ради этой цели он демонстрировал при всех обстоятельствах горячую любовь к народу. Он разговаривал с одними и с другими запанибрата и заявлял, будто кардинал, дабы помешать ему взять их под свое покровительство, вскоре передаст ему словечко на ухо». Впрочем, обе характеристики не так уж и разнятся – возможно, Бруссель был типичнейшим популистом.

Торжественная служба шла своим ходом… Однако лейтенант охраны королевы Комменж не последовал, как обычно, за ней в церковь, а остался на паперти. Члены парламента заметили это и заподозрили неладное, уже давно чувствуя скрытую угрозу. Шартон поспешил покинуть мессу и таким образом избежал ареста. Был схвачен только Бланмениль. Бруссель в этот день не участвовал в торжествах, и его пришлось арестовывать на дому.

Незаметно старика взять не удалось: преданная служанка советника и его лакей подняли крик. На колокольне ближайшей от дома Брусселя церкви неизвестные люди ударили в набат. Народ попытался отбить арестованного, но ему это не удалось. С огромным трудом Комменж вывез Брусселя из Парижа.

Французская столица стала стихийно и быстро покрываться баррикадами. Горожане взялись за оружие. В течение короткого времени восставшие соорудили более тысячи двухсот баррикад и перегородили ими многие улицы. Канцлер Сегье, спасаясь от их ярости, укрылся в особняке де Люиня. Маршал Ламейре, посланный восстановить порядок ради спасения канцлера, был вместе с несколькими ротами королевских гвардейцев окружен толпой и с трудом вернулся во дворец. Улицы перегородили цепями, баррикады выросли на всем протяжении от собора Нотр-Дам до дворца Пале-Рояль. Джулио приказал усилить охрану Пале-Рояля, поскольку ни он, ни Людовик, ни Анна не ощущали себя в безопасности.

Взялась за оружие и милиция – где из сочувствия к восстанию, где из опасений, как бы народ не стал громить дома состоятельных людей, а иногда и под прямым давлением горожан. Чтобы не потерять контроль над восставшими, муниципалитет Парижа призвал их к оружию.

А парламент послал депутацию во дворец требовать освобождения арестованных в день торжественной мессы. Магистраты величественно шествовали через весь город под восторженные возгласы восставших и просто любопытных зевак. Услышав о приближающемся шествии, Джулио поначалу растерялся, в то время как Анна сохраняла удивительное хладнокровие. Что ж, они прекрасно дополняли друг друга. Аудиенция у королевы была очень краткой. Она даже не дослушала речь о положении в Париже, прервав выступавшего на полуслове:

– Я знаю, что в городе шум, и вы мне за это ответите. Вы, господа члены парламента, ваши жены и ваши дети.

А на просьбу парламентариев освободить Брусселя регентша не задумываясь воскликнула:

– Я скорее задушу его, чем выпущу!

Удаляясь, Анна Австрийская хлопнула дверью. Такое неповиновение гордая женщина видела впервые.