Мазарини

Как и прежде, парламент Бордо и губернатор Эпернон занимали непримиримую позицию, атмосфера в городе накалялась. Новым фактором стала настоящая фрондерская армия — дворяне и несколько тысяч крестьян, собранная вокруг замка Тюренна с помощью принцессы Конде, Буйона, Латремуйя, Ларошфуко и опасного Ленэ, спасшегося после дижонских интриг. Войска же губернатора (которые Мазарини собирался осторожно отозвать) находились близ Кадияка и вскоре получили поддержку маршала де Ламейерэ, командовавшего несколькими верными полками. Никто не мог помешать принцессе Конде и ее сторонникам войти в Бордо, тем более что там появился испанский посланец Осорио, приведший с собой три фрегата. Важные персоны, в том числе многие парламентарии, заняли выжидательную позицию, а народ поддержал принцев и фрондеров: общество разделилось.

Эпернон отреагировал мгновенно, приведя свои войска к Медоку, и угрожал уничтожить ценные виноградники (в ожидании королевского кортежа, покинувшего столицу в начале июля и торжественно продвигавшегося через Фонтенбло, Питивье Орлеан, Тур и Ришелье к Бордо). По дороге королева приказала разрушить замок Ларошфуко близ Вертея (она ненавидела предававшего ее человека), добилась подчинения областей в Пуату и Ангумуа, где наблюдались небольшие волнения, взяла Либурн и остановилась в Бурке на Жиронде. После жестокого натиска Ламейерэ на войска Буйона (5 сентября, в ближайших предместьях Бордо) начались переговоры, Гастон выступил в роли посредника между Двором и восставшими. Переговоры завершились к 1 октября: мятежников, конечно, амнистировали (на сей раз без возмещения убытков), Эпернону приказали отвести войска, а принцессу, ее друзей, сторонников Конде и испанцев попросили покинуть Бордо, после чего 5 октября король въехал в спокойный Бордо. Невольно возникает вопрос: «Возможно, горожане предпочитали испанцев и их союзников-французов своему законному монарху?»

На какое-то время (они возобновятся) «дела» в Гиени пришли в норму. Мазарини и двор могли заняться другими, очень сложными делами. Отбывший 15 октября кортеж королевы (она была больна всю неделю в Амбуазе) возвращался в Пале-Рояль месяц спустя в нерадостном настроении. Мазарини, выезжавший на поля сражений, приехал в Париж только 31 декабря, он недомогал и был крайне обеспокоен новостями от своих агентов.

Во время слишком долгого турне по провинциям власть в Париже представляли герцог Орлеанский и самый надежный из министров Летелье, но ни тот, ни другой не пользовались достаточным авторитетом, чтобы сдерживать чужие амбиции и держать под контролем сделки с далеко идущими последствиями. Парламент вновь бунтовал, многие парламентарии поддерживали посаженных в тюрьму принцев, требуя (и резонно), чтобы те предстали перед судом парламента, если действительно виновны. Число сторонников «арестантов», искренних или находившихся «на содержании», выросло, как только к ним снова присоединился сильный союзник. Гонди, сначала позволивший арестовать принцев, взбесился, не получив кардинальскую шапочку, которая, как он полагал, была у него в кармане. Он принялся обрабатывать своих обычных союзников — кюре, простолюдинов, дам и даже Гастона, занимавшего неопределенную позицию. Так складывался своего рода парижский антимазариниевский союз, получивший двух новых союзников.

Во-первых, фрондеров поддержало мелкое и среднее провинциальное дворянство, питавшее смутную надежду на Генеральные штаты и грезившее о монархии феодального образца, которая станет опираться именно на этих дворян. Как всегда, раз в пять лет, собралась ассамблея духовенства — в основном высшее духовенство, чтобы поговорить о вере и — главное — о деньгах. Прелаты не любили Мазарини — не святошу, не иезуита, азартного игрока и увлеченного коллекционера обнаженных статуй, хотя именно он распоряжался «списком бенефиций» (то есть назначений). Ассамблея протестовала против грубого и порой жестокого обращения Эпернона с епископами Гиени, и трижды отказала министру в субсидиях на войну с католическим королем Испании. Она потребовала освобождения Конти, заявив, что тот является носителем духовного звания. В середине августа королева приказала ассамблее переехать в Сент, где находился двор, но она не подчинилась. Само собой разумеется, Церковь была на стороне принцев.