Мазарини

Уехать из Парижа под защитой Конде означало для Мазарини и королевской семьи (Мсье хоть и жаловался, но присоединился к остальным) разорвать отношения с парламентом и Парижем и продемонстрировать желание отомстить обоим. Замысел был следующим: заставить подчиняться обоих, используя тактику блокады, мешая снабжению парижан (около 400 000 человек) по суше и воде. А ведь сделать запасы могли далеко не все. В целом, задуманное почти удалось, несмотря на некоторые сбои в организации.

Неожиданное бегство привело в ярость Париж и его парламент: начались грабежи, насилие, хлесткие решения. Король, который больше не был десятилетним ребенком, навсегда запомнил свое тогдашнее потрясение. В конечном итоге вызывающее бегство привело к неожиданной перегруппировке противников регентши и премьер-министра: к оппозиции присоединилась часть высокородного дворянства, в том числе брат и сестра Конде. Отныне глупо было бы утверждать, что речь идет о «парламентской Фронде» — движении протеста, в бунте объединились Дворяне, чиновники-разночинцы и крупные буржуа, простолюдины и далее духовенство во главе с Гонди, Невероятно амбициозным человеком, агентом Папы и, следовательно, Испании (это доказано). Короче говоря, серьезные волнения были вызваны всеобщей ненавистью к Мазарини, честолюбивыми помыслами и временно совпадающими желаниями.

Тогда, в начале января 1649 года, покинутый Париж реагировал забавной смесью абсурдности и ярости.

Некоторые дворяне из окрестностей столицы устремлялись в Париж, в надежде сыграть там значительную роль, другие — придворные, королевские слуги и верные друзья — старались добраться до Сен-Жермена. Увы! Поспешно закрытые ворота города открывались только перед фрондерами, но никак не перед каретами верных друзей короля: с ними обращались грубо, могли поколотить и почти всегда грабили. Даже неприступно-добродетельная госпожа де Моттвиль, полуконфидентка королевы, не сумела выехать из города: пережив невероятные приключения, она была счастлива найти убежище в Лувре, рядом с королевой Англии в изгнании, сестрой Людовика XIII.

В течение почти трех месяцев Париж жил интригами, волнениями, ссорами и насилием. Описать смуту, типичную для той эпохи, невозможно, не разделив на темы многоголосное музыкальное произведение, «исполнявшееся» неуправляемым оркестром.

В парламенте, этом сложном собрании, возбужденные выкрики подстрекателей поначалу заглушали робкие голоса благоразумных, совестливых, а главное, хитрых депутатов. Началось с атаки против Мазарини, признанного козла отпущения: кардинал объявлялся возмутителем общественного спокойствия, врагом короля и его государства (столь абсурдное мнение было поддержано почти единогласно), ему давалась неделя на то, чтобы он покинул королевство, в противном случае «всем подданным короля приказывалось преследовать его», то есть арестовать либо убить. Это совершенно абсурдное постановление стало известно в Сен-Жермене, и королева приняла не менее абсурдное решение: перевести все четыре Высших суда в Мант, Монтаржи и в другие места… Непостижимо! Приходишь в замешательство от подобной непоследовательности, особенно если учесть, что два с половиной месяца спустя высший свет будет целоваться друг с другом…

А теперь вернемся в столицу, совершенно потерявшую рассудок в ту ужасную зиму. Париж был занят формированием армии для сражения со своим королем: люди были плохо обучены, оружие проржавело, денег катастрофически не хватало, и только полководцев было в избытке. Париж почитывает двести или триста памфлетов и куплетов, в большинстве своем антимазариниевских. Париж судорожно ищет хлеб и продовольствие (богачи рыдали, ни в чем не испытывая недостатка). А еще Париж грабит, кого может: финансистов, Мазарини (правда, он принял меры предосторожности) и даже отсутствующих, не брезгуя ни погребами, ни даже могилами.

Пока разные группировки интриговали в парламенте, ратуше и светских салонах, пока собиралась весьма посредственная армия Фронды (создавалась она трудно, а Конде без конца ставил ее в глупое положение, совершая стремительные и очень Действенные вылазки), парижская беднота страдала от дороговизны хлеба больше, чем от его отсутствия (цена на пшеницу взлетела в четыре раза в период со 2 января по 3 марта); дорожало все и всего не хватало, о чем заботились торговцы-монополисты, создавшие прообраз нашего «черного рынка». Хлеб был главной едой, на него тратилась половина крошечного «бюджета» бедняков. Двор достиг своей цели: Париж был побежден дороговизной и голодом. Конде нагонял еще большего страха, грабя окрестности и бросая голыми в ледяную воду разлившейся из-за весеннего паводка Сены пленников, захваченных рейтарами.

Все это никак не затрагивало временных хозяев Парижа: Гонди, бунтующих парламентариев и самодовольных дворян-фрондеров. Существовала некая «третья» партия — партия «примирения», сносившаяся с Сен-Жерменом, то есть с Мазарини, которого ничуть не трогали ни страдания парижан, ни жестокость Конде: страной не управляют с помощью чувств.