Мажарин

Тяжело, как эти, ей не давались даже первые шаги после перелома позвоночника.

Расстояние-то несколько метров, а вечность шла, еле ноги переставляла, будто за несколько минут ходить разучилась.

Как только приблизилась, Мажарин схватил ее с дикой силой и сумасшедшей надеждой.

— Не делай так больше. Слышишь? Никогда больше так не делай. Никогда! — уткнулся в шею и вдохнул всё, что только мог вдохнуть, лишь бы заглушить вновь подступающую тошноту. Свет снова померк для него, и тьма наступила. Но приятная, пахнущая Маринкиными духами, ее кожей, слезами.

— Вот правильно ты говорил: уходить надо вовремя, — без слез всхлипнула, — надо было уйти тогда…

— Когда?

— После тех разборок с гопниками. Тогда ничего бы с тобой не случилось.

— А с тобой? — прижался губами к щеке.

— А со мной — да, я бы всё равно сорвалась… Веня всё равно бы меня выпорол…

Сергей внутренне вздрогнул, импульсивно стиснув ее сильнее: руки сами собой сжались.

Сказал Маринке, что всё знает, но ничего не знал. Знал, от чего лечилась, медкарту прочитал, историю болезни и выписку. Всё, что Витька притащил, изучил, только вот как с ней это сделали, в документах не написано.

Она снова сухо всхлипнула и попыталась оттолкнуться. Беспокойно зашевелилась, стараясь взглянуть ему в лицо, но Серёжа не позволил, удержав ее голову за затылок. Не надо. Не нужно ей видеть его глаза. В них, наверное, сейчас нет ничего человеческого. В них не то, что ей нужно и можно видеть.

Еще минуту назад думал, что будет нежным и аккуратным, не будет грубым, чтобы не доставлять лишней боли ни себе, ни Марине. И так натерпелись. Но понял, что медленной пытки не выдержит. Точно остатки мозгов растеряет, а сейчас как никогда нужна трезвость мысли. Трезвая мысль и быстрый ум — вовремя что-то сказать, уместно ответить, оборвать, пожалеть или пошутить…

Приподняв Марину над полом, пошел с ней в спальню. Остановившись перед зеркалом, стянул с нее кофту. Быстро, без предупреждения и ободрительных слов, без вопросов и каких-то обещаний. Мариша не вырывалась, сразу задрожала и вжалась в него, будто хотела спрятаться. В один миг как заледенела.

Нет, не она заледенела. Это у него руки похолодели, когда провел вверх по спине. Трогал безобразный рисунок из шрамов и тепла под пальцами не чувствовал. В зеркало его видел. Уродливое напоминание. Не ей. Ему.

Дрожь у нее не проходила. Сжал еще крепче. Так крепко, как мог.

Минута нужна. Продышаться самому.

Грудь рвало без воздуха: дышать забыл.

Две… Пять… Пятнадцать…

Сколько прошло?

Голова в огне, а в пальцах лед, в желудке тоже.

Снова перед глазами те два дня, когда искал ее. Тогда почудилось, что дома у нее кровью пахло. Думал, глюк. А там уже всё в крови было… Не показалось. Всё в ее крови! Всё ею уже было залито! И этот у*бок долбанный знал, что найдет он Маринку. Если ее найдет — его убьет…

— Мне надо было придушить его, — отступил вместе с ней, попятился от отражения и сел на кровать.

— Кого? — подавленно спросила Марина и дрожащими руками снова натянула толстовку.

— Егорку. Нашел бы тебя и так, теперь понимаю, что всё равно нашел бы.

— Нашел бы и что? — резковато спросила. — Не дернулся бы никуда?

Мажарин выдохнул, словно пар выпустил: как бы остановить то кино, которое шло перед глазами, и вырвать из головы страшные кадры, что рисовало воображение.

— Вот видишь, — подтвердила словами свои мысли.

— Вижу. Знаешь, что я вижу? Они там, а мы здесь; они лежат, а мы стоим; они поиграли, а мы выиграли.

Притянул ее к себе. Марина поддалась и обняла его за плечи неловкими задеревенелыми руками.

— Мажарин, я даже не думала, что ты такой оптимист по жизни. Хватит мне сказки рассказывать. Выиграли, он говорит… Как нам жить теперь с этой… победой?

— У меня есть еще одно хорошее правило для жизни. Кроме того, что уходить надо вовремя.

— Какое?

— В тяжелые времена отказываться от компромиссов.

— То есть?

— То есть послать всех нах*й и повеситься не получится. Надо жить. А если что-то решил — не сомневаться. Идти до конца.

— Мы не сможем, Серёжа… переступить через всё это.

Как переступить, когда любое слово, любой жест, даже сказанная вскользь шутка о прошлом напоминают? Что для некоторых метафора, для них — реальное событие.

— С хрена ли? Или ты мне не веришь?

— Тебе я верю. Себе не верю…

— Это не страшно. Выхода у тебя все равно нет, я переступлю, а тебе придется.

Марина невесело рассмеялась, но смех тут же перешел во всхлипы, грозящие обратиться горькими рыданиями.

— Не-не, — сказал Сергей, заметив, что ее глаза снова наполнились слезами, — плакать ты не будешь. Я тебе запрещаю. Больше никаких слез.

Понятно? Я больше не собираюсь этим ублюдкам дань слезами платить. Ни твоими, ни своими. Хватит, переплатили уже, Мариша. Неужели не наплакалась еще?

Стэльмах послушно задержала вдох, чтобы проглотить образовавшийся в горле ком, и заметила, что порезанный палец еще кровил.

— Я тебе рубашку замарала. Надо переодеть, снимай.

— Потом, — с силой сжал ее запястья. — Ты сейчас успокоишься и скажешь мне то, что тогда недосказала. Что я еще должен знать. Но без слез.

Хорошо? Мы просто поговорим. Плакать не будем.