Мазохизм смерти и мазохизм жизни

Мы настаиваем на этих выводах для того, чтобы указать, что продолжать поддерживать первую теорию влечений, противодействуя второй, является, по нашему мнению, попыткой замораживания необходимого и неизбежного процесса и также означает нежелание раскрыть глаза на внутреннюю логику самой первой теории влечений и на то, что ее развивает изнутри. Этот аспект явлений кажется нам настолько важным, что мы уверены в том, что развитие фрейдовской мысли носит парадигматический характер для всех нас, аналитиков, и имеет функцию своеобразного филогенеза по отношению к онтогенезу нашего личного метапсихологиченского мышления. Когда мы так говорим, это не означает, что наше мышление должно повторять в деталях и мелочах фрейдовское мышление, которое определялось частными обстоятельствами; мы лишь хотим отметить, что существуют необходимые повторения, повторения структурирующих связей между различными фундаментальными позициями, именно это пытаемся мы выявить среди тех нескольких показаний, которые не претендуют стать исторической истиной по поводу фрейдовских размышлений о влечениях.

Существуют и другие предположения, на этот раз относящиеся к проблематике разрушительности, как она представлена в первой теории влечений. Разрушительность и опасность для жизни постоянно присутствовали в мыслях Фрейда в виде самосохранения: человеческий младенец имел потребности, которые необходимо было удовлетворять со стороны внешнего мира и объекта, для избегания катастрофического стресса. Именно в этом состоит одна из концепций по поводу разрушительности, которая с точки зрения второй теории влечений и влечения к смерти появляется как проективная метапсихология, то есть как проекция вовне внутренней опасности. Позднее у Фрейда появляется другой способ понимания разрушительности, связанной с концепцией первичного садизма. В статье по поводу метапсихологии Фрейд пишет, что первичный садизм: «…состоит в насильственном действии, проявлении власти при встречи с другой личностью принятой за объект» (Freud, 1968b, p. 26). В этом случае речь идет об активности насилия, которое сложно назвать садистическим, поскольку «психоанализ показывает, что среди первоначальных целенаправленных проявлений влечения причинение боли, по-видимому, никакой роли не играет. Садистический ребенок не принимает во внимание причинение боли и не преследует такой цели» (ibid., p. 28). Такая активность, которая не имеет своей целью либидинальное удовлетворение, возможно, является выражением разрушительности, которую несет в себе субъект, целью этой разрушительности является объект, который станет по-настоящему садистическим (эротическим) позднее (через идентификацию), после достижения мазохистической фазы. Такое описание первичного садизма кажется нам выражением разрушительности, но в противовес первому ее источник находится не вовне и в объекте, а в субъекте. Данное развитие мысли интересно, потому что оно указывает на интериоризацию разрушительности, по меньшей мере, объясняя ее возникновение, точку ее возникновения. Все выглядит таким образом, что остается лишь дополнить описание такого развития третьим шагом, который состоит в понимании разрушительности, которая возникает во влечениях субъекта, но которая одновременно адресована и предназначена, в первую очередь, самому субъекту, что, естественно, дополняет концепцию влечения к смерти. Мы также констатируем эволюцию внутри первой теории влечений, логика развития которой приводит ко второй теории влечений. Впрочем, как нам известно, Фрейд позднее учитывал ту важную роль, которая сыграла его концепция садизма (особенно первичного садизма…) и не преминул подчеркнуть: «Рассмотрение второго вида влечений было сопряжено для нас с трудностями; в конце концов мы пришли к тому, чтобы рассматривать садизм в качестве его репрезентантов» (Freud, 1981b, p. 254)[4].