Мбобо (СИ)

Но в тот год в Москве стояла постоянная осень. В один из серых, ненастных дней, когда у Ирины Родионовны разыгрался нещадный ревматизм и она не могла встать с места, несмотря даже на массаж, который делали поочередно то я, то Аким, позвонил по телефону Назар и попросил меня подъехать на метро «Парк культуры», дескать, есть срочное дело. Назар теперь часто брал меня с собой на всякие деловые встречи, но поскольку он стал теперь выдавать мне при встречах не тридцать рублей, а столько же баксов, то мне не было резона отказываться.

Человек быстро забывает о проклятиях, не правда ли? Тем более, живые деньги, тем более, по тем временам, так что я оставил Ирину Родионовну на попечение Акима, солидно, тоном добытчика объяснив, куда и зачем ухожу, и поехал на «Парк культуры». Там, в тесноте банного зала под шахматистами, я отыскал экс-проклятого Назара, и он «дал мне вводную»: «В парке нас ждет Глеб с двумя такими же охломонами, как и он сам, и эти охломоны хотят продать не только свои ваучеры, но, видать, и квартиры.»

Мы вышли наверх, прошли под свищущими ветрами в парк культуры, отыскали глухое кафе, где Назара ждал бездомный Глеб со товарищи весьма артистического вида (Розенкранц и Гильденстерн, подумал я механически). Но что неприятно поразило меня — даже не то, что от Глеба пахло мочой и заношенной до бомжества одеждой, а то, что он совсем не обрадовался моему появлению, напротив, был неприятно поражен и даже, казалось, напуган. «Малыш, а ты зачем тут?..» — растерянно произнес он, но потом махнул рукой и пригласил нас к столу.

На столе уже стояла выпивка и кое-какая закуска, и это так горько напомнило мне время, когда мама была жива и была с Глебом, что я был готов и простить, и пожалеть… Начали с выпивки за знакомство. Я от безделья сидел и молол зубами жесткие сушки, рассыпанные по столу вперемешку с кусками колбасы, луком и бородинским хлебом. Как оказалось, друзья Глеба действительно были актерами, и мне смутно казалось, что я их где-то давным-давно видел. Они шумно поднимали тосты то за Глеба, познакомившего их с Назаром — «человеком нового разлива», то за самого Назара, а потом и за меня, что «увидит новую Россию». Один из них патетически процитировал Пушкина по этому случаю:

Несчастью верная сестра —

Надежда в мрачном подземелье

Разбудит бодрость и веселье,

Придет желанная пора —

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут, и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут!

При этом он деланно протянул мне огромный столовый нож, которым только что нарезал докторскую колбасу. Я положил нож обратно на стол, нацепив на него одну из сушек.

За этими тостами и разговорами о ваучерах и квартирах они уговорили две бутылки, что стояли на столе. Назара порядком развезло, он обещал артистам вложить их ваучеры в некий «Довгань-хлеб», что будет приносить тем нескончаемые доходы, покуда всякий рот ест хлеб насущный. Глеб предложил выпить за хлеб насущный и достал бутылку самогона из некоего подобия портфеля, в котором все свое носил с собой. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь!»

— святотатствовал он, предлагая тост за Назара, с кем «делил самое последнее и даже самое любимое.» Я сидел, и меня все сильнее охватывало раздражение — и на эту пьянь, и на хвастовство, и на бессмыслицу.

Не дожидаясь остальных, Назар хлобыстнул свой стакан. Но не успел он его отставить, как внезапно схватился за горло и на глазах стал зеленеть, лиловеть, синеть. Сначала я подумал, что он опять бравирует, неловко и глупо пытаясь побить артистическую братию на их половине поля, но, так и не отпустив горла, он внезапно дернулся назад и грохнулся вместе со стулом.

Актеры вскочили первыми, стали трясти, один из них закричал хорошо поставленным голосом: «Скорую! Скорую!», как кричал бы в театре «Карету ему! Карету!» Понабежали работники кафе, поднялась суматоха, но я как сейчас помню, что три стакана на столе стояли нетронутыми, а Глеб, тот Глеб, что гонялся за моей мамой с ножом, Глеб, что был изготовителем ядов в прошлой жизни, сидел, не шевелясь, держа в руках тот кухонный нож с сушкой, напяленной на острие, и его желваки ходили так, как они ходили в моем далеком и близком детстве.

Станция метро «Октябрьская»