Мбобо (СИ)

Мне это напоминало литературный анекдот, что любил рассказывать после того, как съездил в Европу в 88-м году. В той поездке он побывал в доме-музее Ивана Бунина в Граце и даже удостоился увидеть сертификат Нобелевской премии, коей, как известно, был награжден Иван Александрович. Но каково было удивление Глеба, когда под сертификатом он увидел рисунок, изображающий человека, освещающего другим дорогу факелом своего сердца, да, да, рисунок, изображавший Данко, того самого Данко, которого можно увидеть на барельефе станции «Горьковская», переименованной теперь в «Тверскую». «Представляете, — говорил, напившись, Глеб, — дали-то Бунину, а подразумевали, небось, Горького. Горького, которого ненавидел Бунин! И жить с этим клеймом весь остаток жизни.»

Но я в своем все более обнажающемся одиночестве думал растерянно в другую сторону: «Пусть бы назвали тогда станцию „Бунинской“, что ли?!»

Станция метро «Театральная»

Ты меня хоть горшком назови, но в печку не ставь! Меня же не только ставили в печку, а еще и обжигали дочерна. Ох, проклял нас всех тот «учитель человечества» с «Краснопресненской», проклял за нашу гордыню! Но я расскажу все по порядку, не теряя головы. На нашей лестничной клетке в однокомнатной квартире напротив жил бобылем человек лет шестидесяти, приятельствовавший с Ириной Родионовной. Именно этот человек каких-то полувосточных кровей (и имя его было подобающим: то ли Марат, то ли Мурат) раз в два дня навещал Ирину Родионовну в Пироговке, принося ей то авоську антоновских яблок, то горячий пирог домашней выпечки. Помимо братских отношений с Ириной Родионовной Марат или Мурат (Ирина Родионовна произносила его имя где-то посредине: Мрат) был знаменит еще тем, что страшно напоминал Горбачева, но напоминал не грубо, напрямую, а исподволь, подсознательно: где же я видел этого человека, ведь только что слышал эту интонацию, только что наблюдал эти жесты?.. Ах, да, так это же наш Михал Сергеич!

Он очень по-доброму относился и ко мне. Быть может, он был единственным в моей жизни посторонним человеком, что напрочь не замечал цвета моей кожи, и я, не находя других объяснений, подозревал в нем дальтоника. В те дни, когда моя сибирская бабка взяла на осаду Москву, я попросту пропадал у Мрата, помогая ему то печь лепешки в духовке, то варить наваристый борщ, какой любит наша Ирина Родионовна.

Несмотря на то, что чуть ли не всю жизнь он проработал всего-навсего бухгалтером в каком-то издательстве, Мрат был отменным рассказчиком, и не только рассказчиком, но и стилистом. Расскажет, как он почему-то редактировал «Холстомера» и находил ошибки у самого Толстого в описании сбруи, и когда я размечтаюсь и скажу, что в будущем сниму фильм об Анне Карениной в метро, он улыбнется и ответит: «Ты, дружок, как равнинная корова, что задирает ногу на быка в горах.» — и мы оба расхохочемся, представляя себе эту раскоряченную корову.

Как-то он подарил мне книгу: «Владимир Набоков. Лолита», а потом расспрашивал о моем впечатлении. «Жалко Лолиту», — сказал я, потому что думал о своей Олесе. «А Гумберта?» — спросил он без улыбки. «И Гумберта тоже жалко», — подумав, ответил я, потому что мне его действительно было жалко.

Однажды, когда мы возвращались от Ирины Родионовны, после ЦУМа, где он что-то купил, Мрат усадил меня в скверике рядом с собой на скамейку. «Давай, — он положил ногу на ногу и заговорщически обернулся ко мне, — рассмотрим окружающий нас прекрасный пол. Что сказал бы Гумберт, а? Они в общем-то грубы, эти женщины. Особенно та, с претензиями на красоту. Нажмешь на нее — и потечет, как из перезревшей дыни. А вот это — персик, чуточку, совсем чуточку недозрелый. Но уже сладкий… Видишь, она еще не играет в женщину, почти не играет, чистая природа.»

Станция метро «Новокузнецкая»

Пока мы ехали с «Театральной» до нашей станции «Новокузнецкая», в полупустом вагоне Мрат, склонившись к моему уху, продолжал анализировать женщин, сидящих напротив нас и чуть поодаль. Они, что-то почуяв, перехватывали наши взгляды и быстро становились пунцовыми от гнева, но только не нимфетка 14–15 лет, что охотно переглядывалась и со мной, и с Мратом, то поправляя челку, то одергивая платье. «По посадке той блондинки видно, насколько она неуверенна, и в то же время, чтобы скрыть эту неуверенность, она держится агрессивно. — шептал Мрат в мою щеку. — Смотри, как она резко одергивает воротник, как водит головой.»

Сейчас, думал я, он перекинется на девчонку и начнет. Но, к счастью, поезд оказался быстрее, и мы въехали на свою станцию, чем я незамедлительно воспользовался и встал.