Mea culpa

Красивая, как лунная заря, чужая, одетая в блёклую накидку, стояла на коленях и махала рукой, вычерчивая в воздухе какой-то знак. Успела запалить крошечный огонь, а убежать не пробовала. Не надо было закрывать окна глухими щитами.

Рогобой присел перед девушкой, усмехнулся нелепой попытке попятиться и протянул заготовленную горсть семян горной травы.

– Ешь! Не послушаешься – получишь вот этим кулаком.

Чужая ударила по руке, Рогобой расхохотался и, схватив её за белёсые волосы, затолкал семена в рот.

– Глотай, дура…

Дождавшись, пока девушка осядет, Рогобой поднял её и закинул на плечо. И только сейчас заметил, что в шаге стоит крохотное ложе, на котором заворочалось и захныкало маленькое тельце чужого. Неужели детёныш?

Скрипнув зубами, Рогобой поспешил к выходу.

И почувствовал, что зов больше не гложет и затихли поющие духи.

Соседние жилища не ожили. Рогобой даже ощутил страх и трусость, разлитые по округе. Мелкой перебежкой от добрался косогора, спустился к воде, помогая копьём и удерживая тело, осторожно, чтобы не оступиться, перешёл ручей и направился в лес.

Один раз чужая очнулась и ткнула чем-то в промежность так, что Рогобой скинул её на траву и чуть не пнул. Но успел сообразить, что удар может изувечить добычу, а бабка-Ирга просила быть милосердным. Разобравшись, что чужая крепко сжимает амулет-перекрестье, Рогобой вытащил его из скрюченных пальцев и засунул в походный мешок с головками клубня. Не удержался, выковырял одну дольку и закинул в рот.

На поляне с отёсанными камнями было тихо. Кто-то из возвращавшихся мелькнул впереди. Рогобой почуял, что мост между мирами зовёт отряд обратно. Добежав до перехода, он столкнулся с Круторогом. Отец Хвостатки, увидев молодого ухажёра дочери, захрипел, но не помешал. И хорошо – не время объяснять ему, что чужая идёт в родной мир по приказу старухи.

Рогобой лежал на шкурах в холостяцкой юрте, дожёвывал дольку дарившего наслаждение клубня, вспоминал и думал.

Племя, ликуя, что не придётся оплакивать погибших, разрушило переход, подкормило затухающий костёр и бросилось наскоро подсчитывать добычу. Старшим, победившим зов, выдали положенную долю. Тех, кто не успел найти белый песок, журили. Жёны удачливых хвастливо выкрикивали, что справедливость правит явью. Остальные ворчали, что неплохо бы раздавать добытое поровну. Однако племя не забывало коситься на пленную чужую, которую Рогобой положил к ногам летающей между мирами бабы-Ирги.

Старуха, выпав, наконец, из задумчивости, выплюнула жгучий корень и, указав на Рогобоя, огласила, что малец девушку добыл, ею и будет заниматься. А чем именно – никого не касается. Придёт время – Ирга поведает. И поползла к своей юрте, оставив Рогобоя укрываться от прищуренного взгляда Хвостатки.

И теперь чужая спала рядом, на другой половине, привязанная к наспех вколоченному в каменистую землю колу, и Рогобой не представлял, что же с ней завтра делать.

Когда Рогобой проснулся от тихого стона, первое солнце воровато пробивалось через дымовой проход и рассеивалось по юрте.

Рогобой привстал – чужая приходила в себя, извиваясь на щедро разбросанных шкурах, а от её накидки исходил призрачный пар. Приглядевшись, он понял, что ткань на глазах буреет, будто преющая в чане трава.

Самые опытные рассказывали, что вещи из другого мира могут загореться или рассыпаться в прах – не терпит мир инородного. Только белый песок может устоять и порадовать. А чужие клубни, хоть и не портятся сразу, в земле расти не хотят. Вот и не надо нести в родной мир лишнего.

Вспомнив, Рогобой вытащил из походного мешка перекрестье и тут же, обжёгшись, отбросил его.

Пленница застонала громче. Вдруг подскочила, закричав, упала, запутавшись в веревках, и стала сдирать с себя затлевшее одеяние. Рогобой бросился к бурдюку с кислым молоком, сковырнул затычку и неуклюже облил чужую. Сразу и не сообразил, каково в такой накидке.

Ткань слезла лохмотьями. Отдышавшись, чужая яростно оттолкнула Рогобоя и, всхлипывая, забилась в шкуры. Видимо, испугалась наготы или вспомнила про похищение.

Рогобой присел и осторожно погладил выступающую голую коленку. Чужая дёрнулась и что-то запричитала на своём языке. Сколько ни вслушивайся, ни слова не выловишь. Только талдычила про какую-то меакульпу.

– Буду тебя звать Меакульпой, – пробурчал Рогобой и вышел из юрты.

Снаружи властвовало сонное утро. В округе – никого. Племени после зова нужно отдохнуть. Скот, конечно, терпеть не будет, но сегодня на выпас уйдут резвые детишки. Пока же жилища кочевников дремали, отмахиваясь заговорёнными подвесками от свежего ветра.

Надо отвести чужую к отхожей юрте. Рогобой тихонько засмеялся – выяснилось, чем придётся заниматься в ближайшее время.

Баба-Ирга приползла под вечер. Седые космы старуха причесала и даже надела новёхонькую шкуру, подаренную племенем после осенней ярмарки. Будто захотела не пугать пленницу уродливостью.

Рогобой запалил огонь, накидал душистых трав в котелок с водой, накромсал вяленого мяса и выложил несколько долек колотого клубня. Больше-то и нечем угощать.