Меандр: Мемуарная проза

Опрокинув стакан, татарский комсомолец пошутил: "И как только ее татары пьют!" Под вечер прилетели в самый грязный город Земли — Гурьев. Убогий печальный закат. В меркнущем свете новые, грязные, кое-как покрашенные крупнопанельные общежития. Ужины в душных, темноватых, нечистых столовых. Всюду в меню главное блюдо — толстый кусок жирной осетрины с жареной картошкой. Окна открыты, но оттуда тянет не прохладой, а духотой и влетает толстое, коричневое, сантиметров двенадцать длины, наводит ужас на приезжих — тыкается в волосы. Местные говорят: "Жужелица". Похоже на летающую какашку. Совсем уже пустыня, восточный берег. Форт Шевченко — песок, из песка растет толстое дерево. Легенда: "Шевченко посадил". Завтракали в чайной жареной осетриной. За соседним столиком пили водку и негромко разговаривали средних лет русский и молодой казах. Казах вдруг заплакал, встал и ушел, всхлипывая. Русский остался сидеть, полуулыбаясь. Казах скоро вернулся с пустым реечным ящиком из-под водки. Подошел к русскому и с размаху ударил его ящиком по голове. Ящик разбился, из головы потекла кровь. Русский продолжал сидеть с полуулыбкой. После Форта Шевченко — город Шевченко на полуострове Мангышлак. Мираж, оазис — "спецснабжение": польское пиво, детские площадки с раскрашенными деревянными слонами. К этому времени мы уже совсем забыли, зачем сюда приехали. Единственное дело осталось — следить, чтобы наш третий товарищ, собственно говоря главный среди нас, не упился до смерти. Он запил еще с Астрахани — татары- комсомольцы попутали. В неопределенной попытке придать путешествию хоть какой-то смысл я приволок его ранним утром на автобазу. Моя смутная идея была проехать через местную Долину смерти, впадину ниже уровня моря. Это могло потянуть на приключение, можно было описать. Местные сказали: "Подойдите с утра на автобазу, договоритесь с шоферами". Не знаю как, но мой невменямый товарищ раздобыл на автобазе бутылку бормотухи и, отойдя за цистерну с соляркой, выпил из горлышка, сел на скамейку и улыбался все лучезарнее по мере того, как его нагревало поднимавшееся над пустыней солнце. Шоферы смотрели на его улыбку и отказывались нас брать. Полетели в Красноводск. Сверху было видно, что воды в Мангышлакском заливе нет. Поблескивающее пятно грязноватой соли.

<Инфаркт>

Спасительная рана

Я лежал на детской кровати, и на уровне моих глаз была нижняя часть карты — североафриканская пустыня. И фельдшер неотложки, и затем докторша скорой помощи, и врачи в больнице, все спрашивали, насколько сильна боль. Я боялся, что они бросят спасать меня, но все же отвечал честно, что боли нет. Есть только сознание, что мне приходит конец. Я бы мог сказать им, что чувствую в груди сильную и уверенную руку. Рука взяла мое сердце в свою ладонь и сжимает его нежно и мощно. Вслух я этого не говорил, боясь недоверия медработников к метафорам.

Это сжимание началось на застуженной серо-декабрьской улице возле магазина-стекляшки и ни на миг не ослабевало, только порой задерживалось усиление, пока я кое-как добирался до дому.

Все же настоящий ужас — не тела, а сознания — пришел позже, в первые дни на больничной койке, с коей вставать не разрешалось. Мысль тыкалась, ища лазейки, но стена ужаса была со всех сторон.

С чего началось исцеление? Я сделал усилие вступить в диалог с самим собой. Что это там сделалось у тебя внутри? Ну, такая дырочка в задней стенке правого желудочка, а вокруг нее небольшое пространство омертвелой ткани, как всегда бывает вокруг раны. Слово "рана". Так, как если бы маленькая пуля пробила мне то же самое место в сердце. Ты ранен в заднюю стенку правого желудочка.

Подумав, что между моей болезнью и пулевым ранением нет разниц я перестал бояться.

Шрам

Не было только шрамов снаружи. Но они не замедлили появиться. Однажды вечером пришла ко мне моя докторша с целой коробкой пузырьков. Не знаю, практикуют ли это теперь при лечении инфарктов, но тогда делали новокаиновую блокаду. Собственно говоря, это было не лечение: грудь в области сердца обезболивали, чтобы на время убрать волнующие больного ложные сигналы. Что-то около двадцати уколов образовывали круг, центром которого был левый сосок.

Иосиф пришел навестить меня на следующий день, и этот круг произвел на него сильное впечатление. Он даже перед уходом попросил дать поглядеть еще раз. (Мои тогдашние шрамы не шли ни в какое сравнение с тем, что ему предстояло показать мне на своей груди лет десять спустя.) Иосиф уезжал в Ялту. Он принес мне рождественский рисунок-коллаж — верблюды волхвов были вырезаны из пачек "Кемела".

Знание