Меандр: Мемуарная проза

поэзия лирическая ("Лам" — Путь) — поэзия сатирическая (Скирли) — поэзия экспериментальная ("Пузыри" + "Конкреции" и "Программы")

Три драматургических лика:

"Пьесны" (пьесы в стихах) — Игры и решения (экспериментальные пьесы и игры) — "Прикладная драматургия" (для цирка и т. д.)

Три великих поэта:

Миларепа (йог-поэт Тибета, XI век) — Данте — Хлебников

Три ступени генеалогии:

1) Хлебников и русский кубофутуризм ("деды")

2) ранний Заболоцкий и обэриуты ("отцы")

3) "неофутуристы" начала 50-х годов ("старшие братья")

Три учителя в прозе:

Генри Миллер — Джойс — Достоевский

Три учителя в драматургии:

Ионеско — обэриуты — Антонен Арто.

При этом он не только писал о числах, но и писал числами. Вслед за теми, кого он называл "отцами", за обэриутами, он экспериментировал на границах семантических возможностей русской речи и стиха. Так он пользуется числами в одной из своих вариаций на "Евгения Онегина". Он называет эту вариацию "Рыба", что на жаргоне литературных поденщиков означает бессмысленную языковую болванку, которую композитор составляет для поэта-песенника. Например, задание — написать песню о советских пограничниках. Композитор наигрывает сочиненную мелодию и напевает что-нибудь вроде: "Подлетали бабушки к забору, занесли беднягу за барак. Привыкали дедушки к запору, но привыкнуть не могли никак". Поэт ухватывает ритм и выдает текст на заданную тему: "Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой…" Кондратов проделывает обратную операцию:

Мой дядя 89

6000,-70 имел

Держа 5 — 99

11 хранил в уме.

130 — 219

500 — 413

17/71/

+200/901/.

Друзья! 16 и 12,13,40,50

и суммой в 250,

12,218.

4x4 — я

16, как и вы, друзья!

Кондратовская "рыба" только притворяется бессмыслицей. Не правда ли, здесь онегинская строфа вовсе не обессмысливается, напротив, освобожденная от сюжетной нагрузки, она демонстрирует осмысленность самого синтаксического, интонационного и ритмического каркаса пушкинского стиха? Да и числа здесь выбраны не просто какие по размеру подходят. Строчка "17/71", например, иллюстрирует столь важную для Пушкина, как и для зодчего Росси, идею симметрии. Можно было бы прокомментировать и всю остальную "арифметику" этого текста, но характерно и то, какие слова-поплавки Кондратов оставляет среди комбинаций чисел — "я", "вы", "друзья", обнажая задушевную суть пушкинского диалога с читателем.

Другой текст он пишет не числами, а суффиксами. Это произведение и называется словом без корня: "-Атенькое".

А он такой — оватенький,

весь из себя — еватенький…

И дальше:

Не — ующий, не — еющий,

пускай слегка стареющий,

пирующий, да — ующий

кукующе ликующий.

— Юющий… Радехоньки?

Вдруг — крохотный да махонький.

Ахти, ахти, ох, охоньки!

Бабаханьки — не хаханьки!

Читатель, наверное, заметил, что до сих пор я избегал называть поэтические тексты Кондратова стихотворениями. Стихотворения, как я понимаю этот жанр, Кондратов писал лишь в самом начале. Его ранние иронические вещи вполне оригинальны, в них уже просматривается будущий Кондратов, но в то же время каждой своей гранью эти стихи соприкасаются с поэтическими веяниями 50-х годов. Они отблескивают то Слуцким, то новооткрытыми обэриутами, то Глазковым, то Коржавиным. Ранние вещи Кондратов были очень популярны среди московской и ленинградской молодежи:

Везде настало воскресенье,

настойчиво мочился дождь,

и лопоухий мальчик Сеня

сказал несмело: "Мир хорош".

Был мир, действительно, хорош.

Сидели в камерах бандиты,

и колосилась в поле рожь,

и добывались апатиты.

В чащобах каменных трущоб

хлобыстнул быстрый выстрел.

Сказали люди, что еще

одно самоубийство…

Удача молодого поэта определяется строчками, которые начинают повторять. У восемнадцати-двадцатилетнего Кондратова таких было немало: "Был мир действительно хорош" ("хорош" произносится понятно с какой интонацией), "Персонально каждый сходит с ума…", "Мечтаешь ты увидеть кактус, / засеять луком огород — / но в жизни все выходит как-то / совсем-совсем наоборот", "Скажи, куда летишь ты, кречет? / Маршрут мой строго засекречен, / и не скажу, куда лечу я, — / ответил он, подвох по- чуя…", "Много есть хороших служб / для простых советских душ. / Но особенно, особо / хорошо служить в "особом"…", "Задавили на улице гадину, / а она ведь любила родину…"

Предоставляем право муравьям

глазеть газеты и клозеты строить!

Планету оставляем муравьям —

из нас не вышли громкие герои.

И мы уйдем с навязчивой земли,

чтоб никогда опять не повториться…

Пускай придут худые муравьи в рабочих

неуклюжих

рукавицах!

Это были оригинальные и, повторяю, характерные для того времени стихотворения. Однако очень скоро Кондратов перестал писать стихотворениями. Он стал писать сериями.