Мэбэт

Мэбэт вернулся в чум, нарочно приняв сумрачный облик, чтобы Ядне не видела его непонятной радости.

— Ты отдал оленей? — спросила жена.

Муж ничего не ответил, забрался под шкуры и уснул.

«Отдал», — подумала Ядне и больше ни о чем не спрашивала.

С тех пор о человеке по прозвищу Запутавшийся В Силках никто не слыхал в тайге. Люди не удивлялись тому, объясняя просто: «Мор прибрал». Что сталось с семьей Езанги — Мэбэт не знал, хотя доходили слухи, что видели где-то у чужих людей кривобокую жену нелепого человека. Но это было не интересно любимцу божьему.

И вот теперь нелепый человек сидел перед ним на границе миров, в последнем невидимом чуме Тропы Громов — и Мэбэт понимал душой, что его возвращение в мир людей во власти Запутавшегося в Силках.

— Здравствуй и ты, — глухо произнес Мэбэт и сел напротив.

— Чего ты? — обиженно, но все же радостно сказал Езанга. — Рядышком садись, потолкуем, — он подвинулся, уступая место на комле, — а то мне, знаешь, потолковать-то не с кем, шибко скучно одному сидеть.

Но Мэбэт остался там, где был. В молчании шло время. Вдруг стало страшно любимцу божьему — но не от предчувствия мести, а от ожидания какой-то скверной тайны.

— Э-эх, — Езанга перестал болтать ногами, — не хочешь, видно, потолковать со мной. Жалко…

— Что мне сказать? — проговорил Мэбэт бессильно, но дух Езанги понял слова по-своему.

— Разве не о чем рассказать? Я-то давно здесь, а ты только оттуда. Как детишки расскажи, как жена, как стадо… Всегда есть о чем поговорить добрым людям.

— Я не добрый человек, Езанга. И никогда не был добрым.

— Тиииии… это ты брось. Все люди добрые, только у них не всегда получается…

— Чего — «не всегда»? — поднял глаза Мэбэт.

— О! — воскликнул Езанга. — Вот и разговариваем с тобой. А ты не хотел… Я говорю не всегда получается у них добрыми быть — вечно какая-нибудь пакость подвернется. Идешь на охоту, а петли волки выпотрошили — вот и злишься. У меня было раз: в полынью провалился, лыжину сломал, домой пришел мокрый — не знаю, как жив остался. А жена еще есть не варила. Я ей по загривку — тресь! Ушел в тайгу добрый, пришел — недобрый. Где уж тут добрым быть, раз вымок и лыжину сломал? Так и со всеми людьми: они добрые, да разная пакость мешает.

Мэбэт слушал Запутавшегося в Силках и смятение охватывало его:

— Ты и вправду так думаешь?

— А чего мне врать? — не смутившись, продолжил Езанга. — У меня от ума до языка дорога короткая. И на тебя, коль хочешь знать, я не в обиде. Тебе несладко было, а я тебя донимал — вот ты и разозлился. А так ты добрый.

— Все твои слова ошибка.

— Может и так. Я ведь не умный…

Езанга вдруг соскочил на снег, потоптался немного, разминая затекшие ноги.

— Тебе надо домой, — сказал он. — Пойдем, я провожу тебя.

Говоря это, он не взглянул на Мэбэта — приплясывающей своей походкой пошел впереди него, и теперь любимец божий плелся по следу нелепого человека.

Езанга не оглядываясь напевал свою песню. Вдруг остановился, замолк и скорчился, будто незамеченная предательская стрела поразила его в живот. Не разгибаясь, он обернулся и Мэбэт не увидел прежнего Езанги. Лицо нелепого человека, искаженное, обезображенное страданьем, простонало пронзительно и страшно:

— Зачем ты убил меня? За что ты убил меня? За что? За что? За что? — и он взвыл нечеловечески. — Я хотел жить… Я сильно хотел жить… С самого рождения хотел я жить… Когда жил, я хотел жить… Когда бедствовал, я хотел жить… Когда ты меня убивал, я хотел жить… До самого последнего удара твоего — я хотел жить… Понимаешь ты это!?

Глаза его закатились, стали белыми, лицо омертвело, Езанга упал — он катался по земле и выл.

— Я хотел жить… Жить… Есть, пить, любить жену, засыпать, и спать, и просыпаться… Петь и молчать… Говорить и смеяться… Входить в чум и выходить из чума… Ласкать детей… Бить белку и ловить рыбу… Смотреть на звезды… Греться у огня… Я все хотел, я все любил… Чем помешала тебе моя маленькая жизнь?

Он вскочил и закричал в небо.

— Боги, чем помешала любимцу божьему моя маленькая жизнь? Так я кричал бы, если бы мог кричать. Но даже вскрика этого ты мне не оставил…

Щепку, которую зубы Войпеля оторвали от связки подаренных лет, Мэбэт хранил в мешочке для трута. Опустившись на колени, он развязал ременную тесьму, долго искал щепку, извлек ее ногтем и на дрожащей ладони протянул Езанге.

— Вот все что у меня осталось. Несколько дней. Пять или меньше — ровно столько, чтобы добраться до своего становища и умереть дома. Я не сделал дела: мой внук, жена и невестка останутся…

— Останутся одни, — подхватил Езанга, — пойдут по людям или погибнут с голода, а если и не погибнут, то вдоволь наедятся сиротских объедков. С ними будет то же, что стало с моими детьми и моей любимой кривобокой женой. Ты ничего не знаешь о них?

— Нет. О детях я ничего не знаю. Слышал, твою жену видели в одном дальнем становище.

— Она здесь! — зло вскричал Езанга. — Я видел ее, когда духи людей вереницей проносились мимо меня. Детей не видел… они там, наверное, еще там…