– А мы не будем у стражников спрашивать, – покачала головой Фирио. – Они дальше своего носа ничего не видят. Однако возле каждых ворот непременно стоит пекарня. А если человек отправляется в путь, он непременно запасется едой. Денег у девчонки, как ты говоришь, не было, значит, она продала что-то из своей одежды и украшений. Ставлю дохлого петуха против живого [63]
– какой-нибудь пекарь ее непременно вспомнит! Вот увидишь!И она ринулась было вон из дому, чтобы немедленно начать поиски, да Родоклея напомнила, что все пекарни и лавки, особенно привратные, закрываются, лишь стемнеет.
– Ваши Афины – сущая деревня по сравнению с Пиреем, где все день и ночь открыто, – проворчала Фирио и завалилась спать, намеренная подняться ни свет, ни заря – и отправиться отыскивать следы Идомены.
Однако вечером она вернулась злая, как зимняя волчица, и буркнула Родоклея сразу поняла, что Фирио ничего не нашла.
– Неужели ее никто не помнит? – недоверчиво спросила Родоклея. – А ты у всех ворот побывала?
– Только до Дипилонских не дошла, – буркнула Фирио. – Да что проку? Со мной никто и разговаривать не хочет. Я им: «Видели такую-то девчонку? Говорите, ну! А не то голову сверну!» Но никто мне ничего так и не сказал!
– Да ведь ты их до смерти перепугала! – рассердилась Родоклея. – У них со страху, небось, языки поотваливались. Неужто так никто ничего и не сказал?!
– Один сказал, – проворчала Родоклея. – Я ему стала рассказывать про голые груди да красный наряд, а он расхохотался и говорит: «Порны тут не бегали, нет! Поспрашивай к каком-нибудь диктерионе, братец!»
Родоклея подавилась от смеха, однако немедленно приняла самый смиренный вид, стоило Фирио показать ей мощный кулак.
– Голубушка, – мягко проговорила она, – ты пугаешь людей, а спрашиваешь не о том… Если хочешь услышать ответ, надо, чтобы тебя пожалели!
– Ну тогда иди сама и жалоби их! – фыркнула Фирио. – Посмотрим, что у тебя-то получится!
– Я бы пошла! – обрадовалась истосковавшаяся по свежему воздуху Родоклея. – Вот только надо одеться так, чтобы никто меня не узнал.
Она нахмурилась, соображая, что делать. А потом принялась копаться в оставшихся, не проданных еще пожитках Идомены. Через некоторое время, прикрыв приглаженные полуседые волосы темным покрывалом и завернувшись в старый плащ, она вышла из дому и, сгорбившись, побрела по обочине дороги, ведущий в Дипилонское предместье.
– Поскольку многомудрые философы считают красоту даром богов и одной из непременных спутниц аретэ – добродетели – а также полагают, что красота и здоровье гораздо выше эвимерии – благосостояния, – то, следуя их логике, даже гетеры могут считаться добродетельными, если они прекрасны!
– Простимо, Тимандра! – воскликнула наставница. – Превосходно!
И она захлопала в ладоши.
Девушек, сидевшие вдоль стен просторного доматио [64]
– одного из помещений, принадлежащего коринфскому храму Афродиты Пандемос, где обычно проходили занятия школы гетер, – тоже захлопали. Конечно, не все рукоплескания выражали столь же искреннее восхищение, как у наставницы, однако хлопали девушки прилежно, потому что побаивались ее – ведь матиомы по искусству живописи и косметики, так же, как и уроки поэзии, вела сама Никарета!Старательно рукоплеща, иные из девушек украдкой переглядывались и насмешливо кривили губы, показывая, что они выражают одобрение Тимандре только ради того, чтобы не прогневить Никарету, а на самом деле считают ее высказывание пустячком. Хотя, честно говоря, они просто завидовали. Никарета установила правило: каждая ее матиома должна начинаться с диатипоси [65]
– философского обоснования необходимости для гетеры не только поддерживать красоту, но и следить за своим здоровьем. Чтобы составить яркую, выразительную и в то же время краткую диатипоси, девушки должны были непременно посещать библиотеку при храме Афродиты – ту самую, которую постоянно пополняла Никарета.Однако девушки ленились туда ходить, как ни твердила верховная жрица, что гетера отличается от обычной порны именно тем, что владеет всеми тайнами обольщения – в том числе и обольщения мужского ума. Девушки надеялись на свою молодость и красоту – все были удивительно хороши собой, других в школу гетер не принимали! – и скрытно презирали Тимандру, которая проводила в библиотеке очень много времени. Честно признаться, здесь она находила убежище, потому что немного побаивалась шумных, бойких девушек, прибывших из самых разных частей Эллады и обладавшим большим любовным и жизненным опытом. Тимандра почти ни с кем не могла сдружиться и предпочитала одиночество, разделяемое с ней только замкнутой, молчаливой Адонией из Эпидавра, которая тоже любила читать, хотя и не умела составлять такие краткие и блестящие диатипоси, какие легко удавались Тимандре и которые всегда хвалила Никарета.
Собственно, Адония и Эфимия были сейчас самыми близкими Тимандре людьми. Хотя Эфимия исполняла обязанности служанки, они были скорее, подругами.