Меч Эроса

– Будешь сидеть здесь, пока я не сделаю все, что собиралась! – заявила Фирио, закрывая крышку и задвигая на ней засов. – А то, как я погляжу, больно уж хитренькие у тебя глазенки, старая ведьма! Как бы ты не сбежала да не выдала меня прежде, чем я исполню все, что задумала!

Коринф, школа гетер

Если правду говорят философы, то все явления в жизни людей подобны явлениям природы и переживают периоды расцвета и упадка, иначе говоря – весну и осень, а иногда и глубокую мертвящую зиму, то, по мнению Никареты, Коринфская школа гетер переживала сейчас как раз время поздней осени. Она помнила те годы, когда сама училась здесь, помнила и другие времена, когда явилась сюда в качестве наставницы на матиомах по искусству косметики, и всегда школа чудилась ей не просто помещением, наполненным людьми, а неким живым, веселым, заманчивым и искусительным существом. Однако сейчас, глядясь в зеркало, Никарета словно бы видела в нем не только свое красивое, хотя и, безусловно, постаревшее лицо, но и отражение еще какой-то женщины – угрюмой, увядающей, скучной и унылой, тщетно пытающейся приукрасить и омолодить себя цветами, румянами, белилами, стимией, драгоценностями и белыми одеждами. Это было отражение школы гетер…

Никарета знала, что не она привела школу к упадку. Просто время, когда она стала здесь верховной жрицей, ей не благоприятствовало!

Может быть, из-за постоянных войн? А впрочем, войны были для Эллады делом привычным… Тогда, возможно, люди настолько устали воевать, что даже радости любви потеряли для них остроту?

Раньше храм Афродиты Пандемос не знал недостатка в богатых жертвах и приношениях. Однако в этом году совет города впервые отказали верховной жрице, когда она собралась устроить ежегодное жертвоприношение женской плоти Афродите. О, Никарета отлично помнила эти великолепные празднества, когда все гетеры и порны города, от мала до велика, знатные и самые неприметные, являлись на площадь перед храмом Афродиты Пандемос и приносили себя ей в жертву, позволяя обладать собой любому мужчине – богатому или бедному, молодому или старому, красивому или уродливому. Это торжище продажной любви было истинным торжеством взаимной страсти, мужской и женской, – беззаботной, бездумной и счастливой, – и при этом казна храма, а значит, и школы гетер изрядно пополнялась.

Сейчас же школа существовала только на вступительные взносы будущих гетер. Последнее время впервые куда более пышно, чем саму Афродиту, чествовали ее вечно бряцающего оружием любовника – Ареса, бога войны. Никарета с горечью подумала, что даже Тритон Анаклетос, знаток и любитель женской красоты, на своем последнем симпосии праздновал встречу Ареса и Афродиты. Это было вообще неслыханное дело! Мир определенно сходил с ума…

Впрочем, Тритон хотя бы помог Никарете напомнить мужчинам о том, что традиции симпосионов требуют приглашения аулетрид – как учениц школы гетер, так и обычных музыкантш и танцовщиц, – а то ведь все чаще мужчины собирались одни, чтобы выпить и поговорить, а для утешения плоти, которая, само собой, все же требовала своего, зазывали или доступных мальчишек, или женщин такого пошиба, которые только и умели, что падать на спину и широко раздвигать ноги.

Вот в чем состоял, по мнению Никареты, весь ужас этого времени! Мужчин куда меньше, чем раньше, стали интересовать женщины не только красивые, обольстительные, изощренные, но и умные. И если раньше было принято считать, что нелепо беседовать с женой, она годна только детей рожать, а для утонченных увеселений существуют гетеры, то слово «гетера» утратило свой блеск. Всякая женщина годна была только для торопливого утоления плоти, после чего можно было вновь перейти к сугубо мужским делам: умным (или не слишком умным!) беседам, обсуждению, кто прав, Никий или Алкивиад, покорится ли Тринакрия афинянам и чью сторону, Спарты или Афин, примут коринфяне и разгоревшейся войне.

Большую часть времени верховная жрица пребывала в тоскливых размышлениях, однако все же рассказ Тритона Анаклетоса (ее бывшего любовника, к слову сказать… а впрочем, Никарете иногда казалось, что все мужчины, кого ни упомяни, побывали в числе ее любовников!) о том, как Хорес Евпатрид угадал имя маленькой танцовщицы и что из этого вышло, ее немного повеселил. Она не сомневалась, что вспышка неистовой ярости, которую вызвала у Хореса гибель его граматеуса, в чем он винил Тимандру, была усилена именно его тайным, от самого себя скрываемым желанием обладать этой загадочной маленькой критянкой.

Верховная жрица попыталась расспросить Тимандру о подробностях их встречи, однако та замкнулась в таком угрюмом молчании, что Никарета пригрозила ей поркой, упомянув, что вернуться аулетридам было приказано всем вместе, а Тимандра прибежала одна, и просто чудо, что какие-нибудь пьяные мореходы (в Коринфе всегда было полным-полно пьяных мореходов!) не изнасиловали ее до смерти. В ответ на угрозу порки Тимандра только сверкнула глазами исподлобья, но ни слова не сказала, однако Никарете даже в этом почудилась издевка.