Меч и его Эсквайр

– Как мы все. Мы ж по слову господню дети Адама и Евы. Генетически, кстати, тоже от одного мужчины и одной женщины. Сие доказано.

– И вообще, что дает тебе право судить обо всех этих смутных делах?

– Кто-то ведь должен, верно? Я разве не говорил тебе, что в последний раз все-таки взял от Хельма очень много его вертской сути, Так много, что знаю то, о чем он лишь догадывался.

– Завидую. Теплый привет тебе от всех моих печенок.

– Дурень. Шастаешь по Рутену с опаловым колечком на руке – а оно тоже от Хельмута. С просьбой его расколдовать.

– Вот значит, как. Не врешь?

– Свернутый двуличневый плащ. Сам подумай. Красное и черное вперемежку. Знак Арлекина, паяца и таинственного сыщика у старушки Агаты Кристи.

– Вот как. Ты предлагаешь мне заочное расследование летейских и вертейских дел?

– Вертских. Но и местных рутенских.

(Черт. Мы ведь уперлись носом в проблему суррогатных матерей, подумал я внезапно. Блин… осеменение же – анонимное дело.)

– Ладно, кончай трёп, давай доставай эту его книгу – будем снова распутывать нарисованные этим писакой узлы.

Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия

Форель разбивает лед. Река в половодье рвет запруду. И то, что должно произойти, происходит, но куда более грозным и сокрушительным образом. Меня и всех нас учили этому в замке Аламут, но я забыл.

Когда одним ранним утром я, сумрачно торжествующий, пересек франзонско-скондийскую границу с чувством возвращения домой, когда стражники махнули рукой на мое горячее желание порастрясти перед ними мой скудный и пестрый посольский багаж, состоящий из тряпок, что мне давно обрыдли, я понял, чего мне не хватало все эти месяцы. Этих розовых на закате садов, плавно изогнутых дорог и дальних горных вершин, пламенеющих на фоне бледного неба. Только в тот самый первый мой час это еще не выразилось в словах с удовлетворившей меня отчетливостью.

Стражи границы, видя, что я возвращаюсь в одиночестве, хотели было выделить мне сопровождение – пару смуглых мальчишек с саблями, что были заткнуты за пояс, обмотанный поверх тощих ребер и удерживающий на месте синие холщовые шальвары. На головах у них были круглые шапочки с павлиньим узором: знак принадлежности к хорошему роду. Я отказался, чем поверг юных воителей в неподдельную скорбь: им, похоже, было пора уже зарабатывать очки для поступления в школу моих Братьев.

Зря я это сделал – обманул их ожидания, думал я всю дорогу, пока не остановился на ночлег в одном из тех небольших селений, которые предлагают за приемлемую цену накормить тебя и твоего коня, поставить лошадь в уютный отдельный денник, а тебе предоставить толстый матрас, брошенный на пол в общей комнате. Насчет отсутствия других постояльцев, кроме человеческих, не стоит и осведомляться: это не франзонцы, твоей расхожей шуточки насчет блох и клопов не поймут.

Так вот – все, начиная с мальчишки-конюха и кончая разбитной хозяйкой, чью полноту скрывал добрый десяток объемных покрывал, пребывали в состоянии одновременно горькой тревоги и радостного беспокойства, а в огромной бочке, поставленной на огонь, вовсю вращалось, бурля мелкими морскими голышами, кипенно белое полотно. Значит, им скоро потребуется много материи сего цвета, вернее – бесцветья, подумал я мельком, причем за ценой стоять не намерены. Этакие камушки снашивают ткань покрепче любого щелока.

С тем я и отъехал в не столь дальние края. Дорога в Скон-Дархан изъезжена, утоптана и так чиста, что мысли не за что зацепиться, так что белая музыка завладела всеми моими чувствами. Даже всевечные и бессмертные горы вдали, казалось мне, печаловались под своими снежными шапками.

На самом подъезде в Вард-ад-Дунья вдруг понял я всё и до конца. Большой траур. Бальзамический запах дорогих смол. Полотнища драгоценных тканей, в какие Рутен рядит своих невест, чуть покачиваясь, свисают в их дыму с арок и балконов. Как бы воинские стяги с мертвенно белыми бантами у древка развеваются над официальными учреждениями, будто все Дворы Мудрецов, Дома Книги, лавки, склады и конторы без разбору сдались на милость Разрушительницы Собраний. Настоящие скондийские штандарты – как бы картины, туго вышитые золотом и самоцветами – склонены долу, легкие иноземные флаги у чужих посольств приспущены.

Отчего-то я неразумно подумал про мою Китану: матушка ее уже скончалась в одночасье, о чем мне пришло письмо еще во Вробург. Да, немного же времени выторговал Хельмут своим женщинам, подумал я тогда.

Только, безусловно, на ту сторону перешла не моя младшая супруга, а некто куда как более важный.

Амир Амиров, который по видимости не слишком тяжело перенес вечную разлуку с сыном, занемог от сего еще до моего отъезда, и страна, как мне сказали, всё это время готовилась к его похоронам. А также загодя и под его же неусыпным надзором проводила самые главные выборы.