Меч и ятаган

— Мы оба были тогда молоды, а тебя, Ричард, и вовсе не было на свете, когда король Генрих своим эдиктом распустил монастыри в Англии, а также продал или роздал их огромные земельные угодья — ну и, само собой, золото с серебром. Многие благородные особы тогда всласть погрели на этом руки. Но было и еще одно последствие: углубилось разделение между католиками и бурно растущими числом протестантами — размежевание, приведшее к сотням смертей в Англии и десяткам тысяч по всей Европе. И вот, похоже, под конец жизни Генрих Восьмой осознал глубину нанесенного им ущерба и стал изыскивать способ возвратить и себя, и свое королевство в лоно Католической церкви. Ватикан же после обиды, нанесенной папской власти венценосным отступником, решил за официальное оправдание короля назначить цену. В итоге было вынесено решение: блудная Англия возвращается в католицизм, но лишь после того, как Церкви возвращается все имущество, принадлежавшее некогда монастырям. А это значит, что те из дворян, кто так славно нажился на щедрых подношениях Старого Медного Носа, вмиг оных лишаются. И, безусловно, восстанут против монарха, повергнув Англию в пучину братоубийственной войны. Старик Генрих к той поре уже отдавал концы, и единственным приоритетом для него было почить в бозе. Суетные мирские дела его больше не заботили. А вот придворных, наоборот, интересовали, и даже очень — настолько, что они не поступились бы ничем, только бы узнать, каковы же были намерения короля. Поэтому свое завещание он составил втайне. Знали о нем лишь ближайшие из его советников. Для доставки в Рим документ был вверен сэру Питеру де Лонси.

Он должным образом отправился в путь, сознавая, однако, что, хватившись, те самые советники, которым в случае отмены передела грозит разорение, немедленно пошлют за ним своих лазутчиков, чтобы возвратить документ. Зная также, что все пути в Рим будут тщательно отслеживаться, он через Испанию отправился на Мальту, под защиту Ордена. Однако к той поре у него самого в отношении своей миссии наметилась некая двойственность. Он понимал всю значимость завещания и разрывался между нуждами своей страны и своих единоверцев. Вот тогда, поделившись со мною сокровенным, сэр Питер и обратился ко мне за советом. Я еще не определился, как его вдруг постигло несчастье. — На минуту Стокли скорбно примолк. — Завещание Генриха Восьмого было у меня в руках, и мне ничего не стоило предъявить его тогдашнему Великому магистру. Но я решил этого не делать. Я не хотел, чтобы совесть моя оказалась запятнана кровью десятков тысяч англичан. Поэтому завещание я положил в сундук сэра Питера и устроил так, чтобы он оказался в хранилище.

— Почему его было просто не уничтожить? — спросил Томас.

— Легко сказать: уничтожить… Тому препятствовала сама сила этого документа. Покуда он цел, ничто не коснется благополучия наследников короля. И меня это устраивало. Но с той поры, я заметил, в Англии произошел взлет протестантизма, и с правлением Елизаветы все больше католиков стало подвергаться гонениям. А потому, если возникнет необходимость, я найду способ использовать завещание, чтобы остановить занесенную руку протестантства.

— Ты думаешь шантажировать королеву? — изумился Томас.

— Я искренне надеюсь, что до этого дело не дойдет.

Наконец подал голос Ричард:

— Вы полагаете, что в ваших руках завещание будет целее?

— Во всяком случае, надежнее, чем у Уолсингема или у Сесила. Они непременно используют его для упрочения своего положения при дворе. Елизавета вряд ли осмелится противостоять воле людей, могущих угрожать обнародованием посмертной воли ее отца.

— Лучше ему находиться у моих хозяев, чем оставаться в руках католиков или попасть к магометанам, что сейчас наиболее вероятно, — мрачно заметил Ричард.

— Пускай я и католик, но прежде всего я англичанин, — гордо заметил Стокли.

Впервые за все время Томас несколько оттаял по отношению к Оливеру. Правда, тут же вспомнил, что именно этот человек сделал Марию своей женой и делал все, что в его силах, чтобы воспрепятствовать их встрече.

— Я вот чего не могу понять, — сказал Томас. — Зачем было угрожать Марии моим арестом? Она сказала мне, что уйти от тебя не может. Что менять прошлое уже чересчур поздно. Что теперь она твоя жена и пусть все так и остается.

Стокли уставился с ошарашенным видом:

— Она так сказала?

— Да.

Оливер зажмурил глаза, а лицо его исказилось болью.

— Боже правый, какую непростительную поспешность я проявил… Я не владел собой. После того как увидел, что ты уходишь из моего дома, я набросился на нее с упреками и сказал, что знаю про твой приход. И что она мне изменила.

— Нет, ничего этого не было, — покачал головой Томас. — Я бы многое за это отдал, но она мне отказала.