Меч и ятаган

– Уолсингем. Он выращивал, обтесывал тебя под это задание. И при этом тщательно следил за мной. Может статься, это дело даже перешло к нему в наследство от тех, кто состоял в этой службе до него. Надо же… И все выжидал, выгадывал, когда нас обоих можно будет удачно встроить в этот адский замысел. – Он медленно покачал головой. Ум заходился при мысли о непостижимой глубине и всеохватности схем, что вынашиваются в головах лондонских кукловодов. Лучше даже об этом не думать, во всяком случае пока.

– Он тебе лгал, – Томас пригвоздил Ричарда взглядом. – Твоя мать – Мария. Он искажал все намеренно, чтобы разжечь у тебя ко мне ненависть. Значит, в твои намерения входит меня убить?

– Входило, – подняв глаза, каким-то осоловелым голосом выговорил Ричард. Сын.

– А теперь?

Вместо ответа юноша слепо схватил со стола чернильную тряпицу и ею вытер лоб (хорошо, что оказалась сухой). Чуть поникнув плечами, он поведал:

– Увы, я слишком много времени провел в вашем обществе. Какими бы ни были ваши грехи и недочеты как отца, я узнал вас как человека. Увидел вашу храбрость, понял ваше отношение к доблести и чести, и даже сострадание к людям. Уолсингем предупреждал, что время, проведенное с врагом, разжижает решимость его прикончить. Он это, похоже, предугадывал; мне же хватило глупости поклясться, что я не согнусь. Что жажда мести у меня пересилит эту ничтожную слабость. Он оказался прав, увы. Я больше не горю желанием вас убить. Отхотелось как-то. Но все равно я желал вас уязвить, наказать. Это было моим новым намерением. Все вам рассказать, вне зависимости от того, переживем мы эту осаду или нет. Бросить вам в лицо, что вы сгубили мне жизнь, и проклясть.

– Я и так проклят, – вытеснил Томас голосом, сдавленным в попытке противостоять ошеломительному горю. – Я утратил сына дважды. В первый раз тогда, когда мне сказали, что он умер во младенчестве, а во второй – сейчас, когда узнал о годах, на протяжении которых отвергался как отец.

– Вы не отец мне и никогда им не будете, – на секунду зажмурившись, произнес Ричард. – Но если вам все-таки верить и моя мать жива… Боже мой, она по-прежнему жива.

– Ты должен с ней поговорить, – с мягкой настойчивостью сказал Томас.

– Я? Но что я могу сказать? С чего даже начать?

Томас качнул головой.

– Этого я не знаю. Но быть может, слова придут сами собой, когда вы окажетесь лицом к лицу.

– Мне нужно время, чтобы подумать… Но даже если моя мать жива, это ничего не меняет между нами. Как отца, я вас презираю и отвергаю. Но при этом, как ни странно, восхищаюсь вами как человеком. И это все, что отныне может быть между нами.

Томас, внутренне одернув себя, решил в эту деликатную тему пока не вдаваться. Есть сын – значит, есть надежда, что он когда-нибудь передумает; есть возможность примирения. И тут же новый приступ самоуничижения: о каком примирении может идти речь, когда времени в обрез? А точнее, нет вовсе. Ни на сына, ни на Марию. Через несколько часов пора выдвигаться в Сент-Эльмо, а до этого еще нужно сделать приготовления.

Рыцарь тяжело опустился на край Ричардовой койки и посмотрел на юношу, с болью от мысли, что раньше не угадывал в его облике черт, унаследованных от Марии. Неудержимо вдруг захотелось потянуться и притронуться к его щеке, но рука не поднялась: во-первых, это вызовет неизбежный отпор, а во-вторых, он будет выглядеть в глазах юноши совсем уж глупым, потерявшим голову стариком.

– Ричард, я вызвался вступить добровольцем в гарнизон Сент-Эльмо, вместе с полковником Масом. Сегодня в ночь мы выходим.

Сын уставился широко открытыми глазами и, поколебавшись, неуверенно отвел взгляд.

– Но это же… почти неминуемая гибель.

– Очень может быть. Если только не прибудет со своей армией дон Гарсия, причем вовремя.

– Такое маловероятно.

– Да.

В краткой, мучительной тишине Ричард нервно сглотнул.

– Я пойду с вами.

– Нет, – твердо качнул головой Ричард. – Ты останешься здесь, где у тебя есть какой-никакой шанс выжить. Кроме того, у тебя ведь обязательство перед Уолсингемом: вернуться с находкой.

– Это так. – Ричард кивнул. – Но я могу устроить, чтобы свиток добрался до Англии без меня, в случае если я погибну до освобождения Мальты от сарацин. Ну а если она падет, то он теперь укрыт от врага так, что его никто не доищется. А… моя мать знает, что я здесь?

– Нет. Но она теперь наверняка догадывается, после того как я видел тот медальон и не смог скрыть своих чувств, – предположил Томас.

– Если это знает она, то есть вероятность, что правду проведают и другие. И если обнаружится, что я шпион, моя жизнь повиснет на волоске.

Томас секунду подумал.

– Мария твоей жизнью рисковать не станет. Медальон она хранит в секрете. Даже от Оливера.

– Сэра Оливера Стокли?

Томас с печальным сарказмом улыбнулся:

– Как выяснилось, ее мужа.

– Но ведь он состоит в Ордене… А в нем браки запрещены!

– Да мало ли какие бывают запреты. Можно и обойти их, если все сделать шито-крыто.

Ричард с любопытством покосился.

– Вам, наверное, было неприятно об этом узнать.

– Точно так же, как узнать, что у меня был сын. Сын, которым я гордился бы.